Понарешку
Шрифт:
Не будь я сыном настоящего! стармеха, не знай всего этого. И даже чуть больше дозволенного. Например, я знаю, как подать кислород в нежилую каюту так, чтобы приборы не зафиксировали ни его утечки, ни подняли тревоги вещающей об отказе воздушных клапанов. Митю обучил этому фокусу тоже. Лучший друг, чего вы хотите. Зачастую, именно он приползал первым по вентиляционный шахте (которую показал тоже я), где воздух есть всегда, до тайной комнаты, и наполнял ее кислородом примерно на час времени, или около того.
Последний вечер встречи начался, почти, как и все предыдущие: я размагнитил люк вентиляции в нашу каюту, и моя коротко стриженая голова высунулась
– Привет!
– Крикнул я в спину другу, а тот не парировал приветствие, как всегда звонким "Hello!". Он просто промолчал. Даже ухом не повел.
– Митя.
– Я отталкиваюсь руками от потолка и подлетаю к свободному иллюминатору.
– Ты чего?
Опять нет ответа. Всматриваюсь в его профиль. Его глаза неподвижны, смотрят в одну точку на стекле и блестят, будто наполнены слезами. Только вот нет их, слез то.
– Митя...
– Что ты видишь?
– Обрывает меня резким вопросом, что я аж вздрагиваю.
– В смысле?
– Поворачиваю голову лицом к иллюминатору.
Два года назад каюта ?445 была выбрана нами тайной комнатой не случайно. Обследовав отсек ?67 везде, куда позволили проникнуть коридоры вентиляции, смещенные с жилыми корпусами, наш выбор, без особых раздумий и дискуссий, пал на эту каюту. Высотой не больше двух с половиной метров, длиной и шириной не меньше трех, она идеально подходила, по нашим скромным расчетам, для наполнения кислородом, на нужный нам один час, в кратчайший срок. Но не внутренние габариты комнаты явились решающим критерием ее отбора, а потрясающий вид на Землю, так впечатливший когда-то двух лучших друзей. В остальном каюта не отличалась от других не жилых: была такой же пустой и темной, с металлическо-черными холодными стенами, как и все. Поэтому, без сомнения, вопросом Митя заострял внимание на космическом пейзаже за бортом, так как, сами видите, больше особо заострять тут не на чем. Да и взгляд его говорил сам за себя.
– Что ты видишь?
– Повторяет Митя вопрос, не меняя интонации, и по-прежнему не смотря на меня.
Я озадачен. Я не понимаю: зачем другу слышать от меня описание ядерных бурь на поверхности Земли, по орбите которой хаотично носятся, словно муравьи, в охваченном огнем муравейнике, останки прошлой человеческой цивилизации. Зачем?! Он сам всё видел не раз. И прекрасно видит сейчас.
– Да ну тебя, - говорю я, - давай ка лучше расскажу, что отец сегодня показал. Закачаешься!
– Разве ты не видишь, что мы смотрим на собственные похороны, через щель в гробу.
Вся история, заготовленная для сегодняшнего вечера, моментально стерлась из моей никудышной памяти, а голова стала одним большим глазом, уставившимся в мучительном вопросе на друга. Вот так раз.
– Что-о...
– шёпотом вышло из моего в миг пересохшего горла.
– Что ты имеешь ввиду?
– Не имеешь, а говоришь об этом буквально.
– Ни толики юмора в голосе.
Он повернул голову, и теперь изучает мое лицо своими сияющими голубыми глазами. Этого блеска в них я не видел со смерти его отца. Но сейчас я не уверен в том, что на меня смотрят глаза, наполненные счастьем обрадованного желанным подарком ребенка. Безумием? Не знаю. Однако, по мне так лучше нести чушь и быть не в своем уме, чем пороть горячку будучи здоровым. Мой лучший друг сошел с ума! Буду надеяться.
Пока я собирал растерянные мысли, Митя отлетел на середину комнаты и закружился чуть быстрее секундной стрелки, приняв позу лотоса с согнутыми в локтях руками, ладонями вверх.
–
– говорит он вращаясь.
– Ну разве не похоже?
– На что?
– Я совсем растерялся.
Митя сделал последний оборот вокруг своей оси и выпрыгнул из "водоворота" с протянутыми ко мне руками. Приняв часть ускорения на свои плечи, я по инерции попятился назад и уперся спиной в выпуклый иллюминатор, погасивший движение двух тел окончательно. Митины глаза вперились в мои так близко, что волоски на кончиках наших носов могли пожать друг другу руки, будь они у них. Я почувствовал, как перехожу из растерянного состояния в неловкое и что такой переход мне весьма неприятен, что меня начинает бесить это. Друг начинает меня бесить. В отличие от Мити я не могу вонзить свой взгляд в эти его спокойные, сверкающие голубые планеты и ждать ответа, но и отвести глаз я тоже не могу, и поэтому они быстро блуждают, словно астероиды, по его лицу. А он все не отпускает моих плеч, молчит и только смотрит, а я все не могу набраться наглости и оттолкнуть его, или сказать что-то, что усмирит танец этого голубого пламени. Я злюсь. Ничего не приходит на ум, и я решаюсь на грубость в резкой форме: сильным ударом сбить руки друга с плеч. Достал! Но не успеваю и замахнуться, как он выдает:
– На гроб, - отпускает меня (наконец-то); возвращается к иллюминатору.
– Каюта похожа на гроб, а Корабль на кладбище.
Я только и смог, что открыть рот:
– А...
– Полетишь со мной?
– Спрашивает Митя, слегка наклонив голову в мою сторону.
– Куда? Что... Куда ты собрался лететь?
– Этот его вопрос действует куда сильнее, чем всё, сказанное им до, и, выйдя из ступора, моя злость обретает дар речи.
– Совсем спятил?!
Он поворачивает голову, упирается лбом в стекло, закрывает глаза и говорит:
– Знаешь, я иногда завидую пассажирам последнего борта с Земли, - открывает глаза.
– Они отправились в свой последний полет, в свое последнее приключение. Да, они спасались, но они думали, что летят покорять новый, неизведанный мир, летели в новую жизнь. Они хотели продолжать жить, мечтать, строить... Творить.
– Отпрянул от запотевшего окна и опять в пол оборота смотрит на меня.
– И скажи мне, стоило бы того их приключение в итоге?
Первая моя мысль:
– Ты хочешь покончить с собой?
– озвучиваю её.
Друг округляет глаза и прыскает от смеха. Я не вижу ничего смешного в моем вопросе. Не понимаю.
– Не-ет, - смеется Митя.
– Совсем нет! Напротив, я как никогда хочу жить... Жить, а не пытаться выжить в гробу ради светлого будущего человечества.
Последнее предложение он произносит, уняв смех, прежним спокойным тоном, лишь ближе к точке понизив тембр почти до шепота. И опять эти блестящие глаза смотрят прямо в мои, и улыбка - во весь рот.
– Не понимаю. Хочешь жить, а завидуешь мертвым потерпевших кораблекрушение. Ты явно не в своем уме, всё перепутал, дружище. Это они летели на ракете, ставшей им гробом, по сути, если на то пошло, а не мы. Мы выжили и живем.
– Говорю я, улыбаясь в ответ.
– Живем...
– Митя обозначил шелковыми носками края иллюминатора и расправил руки.
– Что для тебя - жить?
Я проделываю идентичную операцию, только руки скрещиваю на груди.
– Ну, как что... Жить...
– Ловлю себя на мысли, что вожу глазами по стене, будто там написан ответ.
– ...Жить - это засыпать каждый день с надеждой увидеть Землю прежней: синие океаны, белые облака, как когда-то, - убираю руки за голову, смотрю в иллюминатор, - как на фотоснимках и видеофайлах, - секунду думаю, - а проснувшись делать все от нас зависящее, чтобы выжить и увидеть. Разве ты не желаешь того же?