ПОНЕДЕЛЬНИК
Шрифт:
женщиной, и мужчиной – это не играет никакой роли. Полагаю, что принципы тургесценции
были введены для сохранения абсолютной объективности восприятия. Но это никому не
известно, мы можем только догадываться, и к тому же законы тургоры (как и прочие) были
установлены так давно, что синоним им – вечность. Итак, видя тебя изнутри со всеми твоими
генетическими пожитками, я уже не могу делать скидок на женскую слабость или, скажем,
на детскую беззащитность –
состоянию, а не вашим социально-этическим и, мимоходом замечу, примитивным
7
ценностям. Поэтому, когда умирает ребенок, заболевает раком женщина или лишается
конечности мужчина в расцвете сил, это не производит на нас подавляющего впечатления –
мы обозреваем происходящее в ином контексте.
Сговоримся на том, что твоя внешность и в целом телесность для меня – неинтересная
загадка: я вовсе не обхожу эту тему, просто сразу исключаю моменты, не влияющие на ход
истории. Что же касается наблюдения изнутри – на данном этапе я вынужден сделать
неутешительные выводы и принять меры. Это моя работа. Сейчас твое положение трудно
назвать даже жалким, такое убогое существование трудно представить, а описывать крайне
неудобно. Но все происходящее в данный момент запрограммировано помимо твоей воли.
Спорить и сопротивляться бессмысленно. Сейчас именно ты бесцельно переводишь взгляд с
бармена на другого посетителя, а потом угадываешь собственное отражение в окне
кафетерия.
За стеклом, украшенным нелепыми новогодними лампочками, все та же муторная вьюга,
машин и людей не видно. Ты расплачиваешься по счету, поправляешь мокрый, оттаявший
шарф, натягиваешься шапку пониже и выходишь на улицу. Движения медленные,
скованные. Ты переходишь на противоположную сторону улицы, то и дело увязая в
новоиспеченных сугробах. Ковыляешь к ближайшей троллейбусной остановке, чтобы ехать
домой. Но ждать приходится, наверное, час. Холод пробрал насквозь, – бессмысленны
попытки сопротивляться морозу и дрожи, все тщетно. Коленные чашечки дергаются, словно
недобитые воробьи. А стучащие зубы задают им ритм.
Мимо грузно тянется снегоуборочная машина, и к твоим ногам отлетают серые, гнилые
ошметки снега, ног, впрочем, ты не чувствуешь, только большие пальцы изредка
напоминают о себе тусклым зудом. Тьма отступает, наконец-то появляется троллейбус, часто
в нерешительности тормозит, скулит натужно. Опять в одиночестве населяешь салон, и на
вспоротом, изувеченном диванчике тебя настигает болезненная дремота. Очень много сил
потрачено
Просыпаешься на конечной остановке, в часе езды от собственного дома. Водитель
грубо трясет тебя, выпрыгивает из троллейбуса и исчезает в маленьком, станционном
домике. Ты в полном одиночестве. Скорее всего, троллейбус поедет обратно, но когда –
неизвестно. Ты выбираешься на воздух, по-детски жмуришь глаза: вокруг много света,
солнце где-то близко, но зимой сквозь толщу облаков его редко заметишь. Снег валить
перестал. Незнакомый, индустриальный район. Прости за мою болтливость, я снова тебя
перебью. Ты помимо своей воли находишься в нужном месте, в нужное время, только вот не
соображаешь ни черта, но это поправимо, это мне только на руку.
Тебе нужно отлить. Что ж теперь поделаешь? Раз хочешь писать, продолжай хотеть и
дальше, тут я тебе точно не помощник. Я в последнее время вообще распустился, нигде тебе
на встречу не иду, даже в мелочах подсоблять не желаю, на меня, между прочим, уже доносы
пишут, от дел отстранить пытаются. Но это бумажная волокита на недели: пока примут
окончательное решение, все свои планы я уже приведу в исполнение. Далеко ли идущие
планы? Не знаю. Я хоть и обладаю большей властью, чем ты, но вопросы задавать не
перестаю и прекрасно знаю – ответы выискивать придется мне же. Искать не брошу. Так что
даже не рассчитывай в ближайшее время мочиться нормально, по-житейски.
Оглядываешься по сторонам в поисках другого троллейбуса или человека, у которого
можно уточнить время. Часы на остановке показывают 6.15, и это, естественно, наглая ложь.
Зачем тебе сейчас знать, который час, ты объяснить не можешь и не пытаешься. Возможно,
подобная информация служит каким-никаким ориентиром в совершенно незнакомом районе.
Вокруг никого нет. Ты идешь в сторону омертвевшего, троллейбусного парка. Очень нужно
помочиться, уже невмоготу, но тебе подавай укромное место. Ты пролезаешь сквозь дыру в
ограждении, надеясь спрятаться за одной из машин.
Тебе заранее стыдно. Ты представляешь, каким столбом поднимется пар от мочи, как
кто-нибудь прибежит и станет отчитывать, как моча окаменеет на троллейбусной шине ярко-
8
желтыми кристалликами и провисит здесь до самой оттепели. К холоду, вони изо рта и
судорогам теперь прибавилась боль в мочевом пузыре. Но через мгновение все это
забудется. Обогнув машину, ты вздрагиваешь от неожиданности. От страха. Сердце, екнув,