Понурый Балтия-джаз

Скворцов Валериан

Я попросил у Господа прощения за грехи, включая теперь и ещё один, который совершу.

Кажется, водитель автобуса пустился в громкие пререкания с полицейским-мотоциклистом.

Я услышал, как захлопали дверцы "Плимута".

Мы не знали со Шлайном, когда человек Чико из таксофона подаст на номер музейного телефона сигнал, по которому сработает детонатор заряда в туалетной комнате - до осмотра музея или после.

Переносье Чико затенял козырек, под которым я взял в перекрестье ту точку, где полагалось быть горбинке

крупного носа.

Грохнул взрыв.

Багряный цветок расцвел в окуляре прицела. Одиннадцатиграммовая пуля из "Галил" снесла Чико полчерепа.

Свой выстрел я практически не слышал. Его заглушил последовавший за ним почти без интервала стрекот штурмовых автоматов, скрежет металла и выпуклое, лопающееся, иначе не скажешь про огонь этих пушек, уханье снайперских крупнокалиберных стволов с крыш. И через пару секунд взрывы гранат - два дробно и отдельно третий.

Я не подал по рации условный сигнал Ефиму Шлайну. Я убил не Чико.

Высунувшись из пролома, я вдавливал и вдавливал кнопку затвора "Яшихи", прочесывая кадрами улицу перед музеем. Ремонтный автобус, сокрушив полицейский мотоцикл, вздыбив квадратный радиатор, продавливал капот "Плимута". Пули снайперов рвали куски металла с крыши автобуса. И рикошетили! Под жестянкой подложили броню. Констебли, разбросав ноги, лежа, прикрывали локтями головы, уткнувшись в брусчатку. Из-под задравшихся курток высовывалось голубое белье.

Гранаты были дымового действия. Серовато-голубую завесу ветер тянул вверх, и она, расплываясь, слепила и глушила снайперский огонь. Стрелять становилось в некого.

Скатившись вниз и выпрыгнув из дверей дома, я пробежал несколько шагов, споткнулся обо что-то, полетел головой вперед, прикрывшись руками, и расшиб оба колена. "Что-то" было либо переодетым полицейским, либо охранником генерала. Недвижное тело в луже крови, вытекавшей из горла. Кровь слегка пахла свинцом - артериальная...

В загустевавшей мгле дымовой завесы я некоторое время ещё видел, как люди в кремовых пальто сноровисто отцепляют от автобуса и разворачивают поперек улицы компрессорную установку. Мне показалось, что вторая группа людей в кремовых пальто запихивает длинный зеленый ящик под брезент в кузов какого-то пикапа.

Голос по-русски, без акцента, прокричал, может быть, и в рацию:

– Груз взят! Отходить всем!

Автобус теперь полыхал.

Вокруг вдруг стало безлюдно. И так тихо, что слабый треск пламени, охватившего автобус, разносило по всему переулку.

Тычась в стены домов, прикрывая рот и нос платком, я разыскал таксофон. Человек, валявшийся под его пластмассовым козырьком, сжимал трубку черными пальцами. Отсеченная ножевым ударом кисть второй его руки с торчащей розовой костью - лежала рядом. Вероятно, это был тот, кому поручалось захватить сигнальщика. Или сам сигнальщик.

Я вытянул липкую от крови трубку, вдавил рычаг, бросил монету, набрал номер представительства "Балтпродинвеста".

Сигнал отозвался сразу. Занято. О господи!

Я вдавил в рации кнопку вызова Шлайна. Молчание.

Может, труп Ефима валяется поблизости? Шлайн мог находиться в машине генерала...

Представительство ответило на второй раз. Дежурный обстоятельно объяснил, что ни господина Дубровина, ни госпожи Воиновой "пригласить к аппарату" невозможно, оба отсутствуют. Голос показался знакомым.

– Это, случайно, не Андрей?
– спросил я.

– Андрей...

– Андрей, я приходил в ваше дежурство несколько дней назад вечером и спрашивал эксперта по связям с общественностью господина Шлайна. Вы пропустили меня по указанию Дубровина. И я имел с ним беседу. Вспомнили?

– Вспомнил, - помедлив, ответил он. Наверное, включал записывающее устройство и регистрировал показание определителя номера.

– Срочно попросите к телефону любого сотрудника из отдела общественных связей, который будет в состоянии передать мои слова Дубровину или Шлайну так быстро, как только можно. Вы поняли меня?

– Понял. Минуту.

Андрей вовремя включил на другом конце провода музыкальную паузу. Возникший из дымовой завесы констебль схватил меня за шиворот и отшвырнул от телефона.

– Вон! Срочный звонок!
– заорал он.

Я оглушил его сзади рукоятью "ЗИГ-Зауэра".

Мелодия из рок-оперы "Иисус Христос суперзвезда" ещё звучала в повисшей на проводе трубке, когда я снова приложил её к уху.

– Воинова слушает.

– Шемякин. Свяжитесь с полицией. Надо перекрывать дорогу на Лохусалу. Вы поняли? На Лохусалу!

– Что это значит? Откуда вы говорите?

– С места похищения генерала Бахметьева. От музея...

– Какого похищения? Вы в своем уме?

– Пожалуйста, делайте, как я говорю!

– Почему вы просите об этом нас... меня?

– Мне не поверят. Кто я такой? А после вашего звонка местные обязаны отреагировать. Это все, что я могу теперь сделать.

Она первой повесила трубку.

Профессионализм Чико был безупречен. Поистине тургеневский стиль. Он подсовывал мне приманку за приманкой, разыгрывал сцены в казино и перед музеем, усадил на крыше шестиэтажки живую куклу и осторожненько, по шажку выманивал меня на линию огня. Я преследовал его как киллера, а он планировал похищение, захват заложника.

Это не просто ошибка. Это - поражение.

Глава четырнадцатая

Нечто личное

Горьковатый сквозняк засасывал дымовую завесу в старый дом. Клочковатую мглу тянуло по лестничным пролетам, выдавливало в оконные проломы и гнало, словно по трубе, вверх, в замутненный квадрат, где когда-то имелась крыша. Прежде чем сделать шаг, приходилось нащупывать ногой очередную ступеньку. Я водил руками перед собой, стараясь припоминать дыры и завалы. Пощипывало глаза. На третьем этаже стало прозрачней.