Поправки
Шрифт:
– Живо! – повторил Альфред. – Слышишь? Живо!
Две стороны квадратного стола счастливы, две несчастны. Гари рассказывает бессодержательную и веселую историю про одноклассника, у которого три белых кролика, а Чиппер и Альфред, две мрачные фигуры, сидят, уставившись в свои тарелки. Инид сбегала на кухню и принесла еще брюквы.
– Знаю, кто хочет добавки, и спрашивать не надо! – заявляет она, вернувшись.
Альфред бросает на жену предостерегающий взгляд. Ради мальчиков они условились никогда не упоминать о его
– Я возьму еще! – вызывается Гари.
У Чиппера ком стоит в горле, отчаяние перехватывает глотку, он ничего не может проглотить. Но при виде брата, радостно поглощающего вторую порцию ужасного ужина, начинает злиться на себя, ведь и он мог бы с такой же быстротой избавиться от ужина, покончить с неприятными обязанностями и вновь обрести свободу! Он даже берет вилку, подцепляет немного брюквенного пюре и подносит ко рту. Но брюква пахнет гнилыми зубами, она уже остыла, сделалась и внешне, и на ощупь как мокрое собачье дерьмо на улице в сырое утро. Кишки сводит, все тело передергивается, он с трудом подавляет рвотный позыв.
– Люблю брюкву! – Гари словно ничего не замечает.
– Я бы могла питаться одними овощами, – подхватывает Инид.
– Молока! – стонет Чиппер, задыхаясь.
– Ты просто зажми нос и жуй, если тебе не по вкусу, – советует Гари.
Альфред порциями отправляет еду в рот, быстро жует и механически глотает, повторяя про себя, что бывало и хуже.
– Чип, – предлагает он сыну. – Съешь понемногу от всего. Иначе не выйдешь из-за стола.
– Я хочу еще молока!
– Сперва доешь ужин. Ты понял?
– Молока!
– А можно ему нос зажать? – вступается Гари.
– Молока, пожалуйста!
– Ну все, хватит! – говорит Альфред.
Чиппер смолкает. Обводит взглядом тарелку, снова и снова, но он был непредусмотрителен, не оставил на тарелке ничего, кроме гадости. Поднеся стакан к губам, Чип пропускает в рот малюсенькую капельку молока, высовывая ей навстречу язык.
– Поставь стакан, Чип!
– Или пусть зажмет нос, но за это съест по два куска.
– Телефон. Гари, подойди!
– Что на десерт? – спросил Чиппер.
– У меня припасен прекрасный свежий ананас.
– Бога ради, Инид!
– Что такое? – Она замигала, не то вправду наивно, не то притворяясь наивной.
– Можно дать ему хотя бы пирожное или эскимо, если он доест ужин?
– Сладкий-пресладкий ананас. Прямо тает во рту.
– Папа, это мистер Мейснер.
Альфред наклонился над тарелкой Чиппера и одним движением вилки сгреб всю брюкву, оставив лишь самую малость. Он любил мальчика, а потому отправил холодное, ядовитое месиво себе в рот и, содрогнувшись, протолкнул в пищевод.
– Съешь, что осталось, – распорядился он, – возьми кусочек печенки – и получишь десерт. – Он поднялся из-за стола. – Если понадобится, я сам куплю десерт.
По дороге на кухню
– Да! – буркнул Ал в трубку.
По проводам до него донеслась суета, влажное тепло, пушистый уют дома Мейснеров.
– Ал, – заговорил Чак, – я тут заглянул в газету, насчет акций «Эри-Белт»… Пять и пять восьмых – очень уж низкий курс. Ты уверен насчет планов «Мидленд-Пасифик»?
– Я возвращался из Кливленда вместе с мистером Решгоглом. Он сказал, что совет директоров ждет лишь моего доклада о состоянии путей и сооружений. Доклад я представлю в понедельник.
– Никто из ваших словечка об этом не проронил.
– Чак, я не могу рекомендовать никаких решений. Ты совершенно прав, остаются еще вопросы.
– Ал, Ал! – перебил Чак. – Все мы знаем, как ты щепетилен, и очень это ценим, поверь. Извини, что оторвал тебя от ужина.
Альфред повесил трубку, ощущая острую ненависть к Чаку. Так он мог бы ненавидеть девицу, с которой позволил себе согрешить. Чак – банкир, он процветает. Если уж расставаться с невинностью, то ради кого-то достойного, не ради приятеля-соседа. Но кто вообще может быть достоин? Он словно вымазал руки в дерьме.
– Ананас, Гари? – предложила Инид.
– Да, пожалуйста!
От чудесного исчезновения овощей Чиппер слегка обалдел. Дела идут на ла-ла-лад! Он умело вымостил один край тарелки остатками брюквы, разровняв вилкой желтое покрытие. Что толку томиться в мрачной реальности печенки и свекольной ботвы, ведь без труда можно вообразить близкое будущее, когда и эта пакость исчезнет у отца во рту! Несите пирожные, повелевает Чиппер! Подать сюда эскимо!
Инид унесла на кухню три пустые тарелки.
Альфред, все еще стоя у телефона, обернулся к висевшим над раковиной часам. Начало шестого, угрюмая пора, когда гриппозный больной приходит в себя после горячечных дневных снов. Это время в начале шестого – издевка над гармонией пяти часов ровно. Недавняя симметрия на циферблате – стрелки четко указывают на целые числа – нарушена и восстановится лишь час спустя. Все мгновения в промежутке отклоняются от симметрии, в каждом таится гриппозная муть.
И чего ради так страдать? Нет никакой моральной необходимости в гриппе, нет справедливости в токах боли, пронизывающих его мозг. Этот мир – лишь воплощение слепой, вечной Воли.
(Шопенгауэр: «Немалая часть муки существования заключается в том, что время постоянно давит на нас, не давая передохнуть, настигает нас, точно надсмотрщик с бичом».)
– Полагаю, тебе ананас ни к чему, – сказала Инид. – Полагаю, ты сам пойдешь за десертом.
– Инид, оставь! Господи, хоть раз в жизни отвяжись!
Покачивая на ладони ананас, она поинтересовалась, с какой стати Чак вдруг позвонил.
– Об этом мы поговорим позже, – пообещал Альфред, возвращаясь в столовую.