Попробуй меня разлюбить
Шрифт:
— Ладно, — делаю одолжение своему помощнику, практически единственному человеку, которому я могу сейчас доверять.
Касаюсь места ранения, чувствуя легкую вспышку боли. Она позволяет взглянуть на вещи более трезво. Мне как можно быстрее нужно вернуться к делам и разобраться в происходящем. Поэтому больничка и правда не будет лишней.
— Антон, — кивает Калугин, и водитель тут же меняет траекторию движения, в последний момент пролетая под мигающий желтый.
— Веселые выдались выходные, — подмечаю мрачно,
Я ее видел, я ее трогал. Она была моей, снова. Эти ощущения не затмит ничего, даже смерть. И вот это ненормально. Я мог подставлять свою голову, но не ее. Не ее…
У клиники отцепляю телефон от пауэрбанка и засовываю в карман брюк. Лев Калугин следует за мной по пятам. Как и еще три человека из охраны. Штат последних стоит увеличить. Не хотелось бы остаться без башки, в ближайшем будущем она мне пригодится.
В белом кабинете док с забавной для хирурга фамилией Недорезов натягивает перчатки, чтобы осмотреть рану, пока я снимаю рубашку.
— Ну, показывайте, что у вас тут. — Касается моего плеча и с улыбкой выдает следующее: — Вы ножом, что ли, ковырялись?
Хохмит он, бл*дь. Правда, замечая мой взгляд, сразу затихает. Что-то бормочет себе под нос и льет на рану какую-то жидкость. До костей пробирает.
Стискиваю зубы, чтобы не заорать. Сука!
— Что по отцу? — спрашиваю у Левы, чтобы отвлечься.
— Нервничал.
— Сильно?
— Охрану свою усилил. По моим каналам прошел слушок, что искал тебя. Кажется, он не при делах.
— Почему?
— Слишком удивился твоему исчезновению.
— И это странно. Сам же туда отправил.
— Мы разбираемся.
— Разбирайтесь. Что по Токману?
— Я выяснил, что…
Пока Лева рассказывает свои скучные заметки про Катькиного отца, анализирую события последних дней.
Я оказался в том доме случайно. Отец настоял, чтобы я полетел к Шмелеву поговорить о делах. Обычно он сам присутствует на игре. Ежемесячный покер последнего воскресенья месяца.
Он настоял. Почему? Знал, что я там увижу? Боялся не справиться сам?
Хотел указать мне место или уже трясется за свое? Он мне слово дал, что Катя будет жить. Что она никогда этой грязи не коснется.
В связи с моей женитьбой состояние отца приумножилось за счет Махдаева вдвое. Они заключили парочку взаимовыгодных контрактов на бумаге и целую цепочку договоренностей на словах. За это Махдаев спихнул мне свою дочь, как попорченный товар. Тварь, такая же, как и мой отец.
Мне кровь из носу нужно встретиться с Токманом в ближайшие дни.
— Машенька, сделайте перевязку. Вы как себя вообще чувствуете? — Недорезов замирает прямо передо мной, совершая пальцем пару маневров туда-сюда. — За пальцем следим, — напоминает между делом.
— Жить буду.
— Рана не загноилась, — резюмирует, — поднять руку можете?
Плавно вытягиваю руку вверх.
— Отлично. Покой и постельный режим, хотя бы ближайшие три дня. Маша вам сейчас поставит обезболивающее. Лучше на эту ночь остаться у нас. Но если…
— Если. Делайте укол, мы торопимся, — поворачиваюсь к Калугину, сестра которого — жена нашего доктора.
— Дан…
— Лева, — пресекаю дальнейшие попытки меня образумить.
Часом позже я уже захожу в отцовский кабинет и показательно бросаю на стол, прямо перед ним, ствол.
— Добрый день, папа. Как погода? Магнитные бури не доконали?
— Дан, — отец прокашливается, чуть вжимаясь в спинку кресла.
Кажется, увидеть меня он не ожидал. Сегодня? Или живым?
— Это был твой план? Думал, я не вернусь? — ухмыляюсь и смотрю на него в упор.
— Как ты похож на мать, — выдает приглушенно, а меня перетряхивает.
По лицу идут багровые пятна. Он не имеет права о ней говорить, даже думать. Он виновен. Он превратил нашу жизнь в ад. Я помню, как она умоляла его завязать с криминалом. Помню их скандалы. Она просила, просила его!
— Не смей о ней говорить, никогда не произноси при мне ее имя. Не вспоминай. Ты этого недостоин.
— Или тебя мучает совесть за то, что убил ее?
— Я не…
Перед глазами резко плывет. Снова кровь. Много. Она везде на моих руках, полу. Мамин голос совсем тихий, я не могу разобрать, что она говорит. Только вижу ее лицо. Заплаканное. Дрожащие губы и алую струйку на подбородке.
Она умоляет их меня не трогать. Я помню ее тепло, помню, как она прижимала меня к себе. Закрывала собой. Но иногда эта картинка меркнет. Мама меня не обнимает. Она лежит одна, а я стою напротив. Стою…
Охрана отца врывается в гостиную. Выстрелы. Оглушающие. Люди, что пришли в наш дом, чтобы убить, падают мертвым сном.
Роняю пистолет. Откуда у меня пистолет? Смотрю на свои руки, а потом темнота.
На протяжении всей жизни я не могу связать произошедшие тогда вещи. Не могу. Догадываюсь, но не могу признаться. Иначе я просто сойду с ума.
— Ты псих, — голос отца звучит уже в реальности. — Неуравновешенный, склонный к агрессии, способный на убийство. О последнем ты и сам знаешь. Восемь трупов из-за какой-то девки. Нам этого не простят.
— Хватит демагогии, — делаю шаг. — Ты знал, что она там? — упираюсь кулаками в поверхность стола.
Отец проворачивается в кресле так, чтобы наши взгляды не встречались. Достает из ящика сигару и, обрубив кончик гильотиной, чиркает спичкой. Огонь вспыхивает с третьей попытки. Все это время я отчетливо вижу, как у него подрагивают руки.
Нервничает?
— Предполагал, — делает затяжку, давясь хрипящим глубоко в легких кашлем.
— Если бы ты был хорошим отцом, — ухмыляюсь, — возможно, я бы посоветовал тебе обратиться к врачу.