Попытка – не пытка
Шрифт:
Я посмотрела на часы. Мне совсем не улыбалась перспектива сидеть на кухне и утешать их обоих.
– Так, Маша, вставай, – схватила я ее за руку. – Пойдем я с тобой поговорю. А ты, Глеб, побудь чуть-чуть один.
В комнате я посадила ее на кровать и сказала:
– Значит, так. Слушай меня внимательно. Сейчас я тебе кое-что покажу. Но Глеб об этом ничего знать не должен. Я хочу, чтобы он работал и чувствовал ответственность за то, что происходит. Ты можешь гарантировать мне, что не проговоришься?
Она закивала,
– Твой папа ведь в ювелирной мастерской всю жизнь просидел, да?
– Да.
– Значит, ты хоть что-то понимаешь в этой области?
– Я очень хорошо разбираюсь, – с воодушевлением пискнула она и захлопала ресницами.
– Тогда посмотри сюда, – открыла я крышку. – Это то, что наша семья подарит тебе на свадьбу. Если вдруг так случится, что марсиане всех поработят, то ты это продашь и будешь жить на проценты.
– Елена Григорьевна! – Она вмиг успокоилась и пришла в себя. – Глеб никогда не говорил мне, что вы из древнего рода. Это же… У меня нет слов, что это такое…
– Дорогая Маша, – сказала я, улыбаясь, и спрятала обратно нашу «семейную реликвию», – в эту великую тайну по традиции мы посвящаем только женскую половину нашего древнего рода. Поэтому не смей даже полусловом обмолвиться Глебу о том, что ты видела.
Я отвела ее обратно на кухню и, сообщив сыну, что три дня проведу в Экваториальной Гвинее, ушла в коридор, чтобы причесаться. Спустя минуту до меня донесся их разговор.
– Что тебе мама сказала? – спросил Глеб.
– Она показала мне бумагу, в которой было написано, что африканский диктатор открыл на наши имена счета в швейцарском банке. Теперь я успокоилась…
– Да, Маша! – ответил он. – И ты туда же!
Не став слушать, чем это все закончится, я вернулась к Натанычу.
– Все! Отправляй меня в ту же минуту на десять часов. Я хочу обратно!
Оказавшись в 1937 году, я швырнула косметичку на трюмо и бросилась к Сталину.
– Меня дети отвлекали, мой друг какую-то ерунду городил про шпионов и секретную разведку, – стала объяснять я, стягивая с себя платье. – Я сказала сыну, что три дня меня не будет. Вообще не будет. А ты что делал?
– Что я мог делать? Несколько секунд прошло. Ты же мне сказала, чтобы я даже не курил без тебя.
– Ах да, – засмеялась я и залезла под одеяло. – Ну, вот мы вместе. Теперь делай, что пожелаешь… – Я стала обнимать его. – Хочешь, я тебе твою «Герцеговину» принесу?
– Не надо. Она здесь лежит. – Он взял с тумбочки папиросу и затянулся. – Ты сегодня какая-то особенная. Это юг на тебя так действует?
– Это не юг. Это ты на меня так действуешь. С каждой встречей все сильнее. Пока мы там ходим где-то, разговариваем… да еще если люди кругом… это как-то
Он бросил папиросу в пепельницу:
– Повезло мне с тобой. Ты очень странная, но, как видно, именно это мне и было нужно. Получать в жизни то, чего на самом деле почти быть не может.
– Да… Почти быть не может… А ведь в параллельной реальности ты совсем другой. – Я прижалась к нему и закрыла глаза. – Так удивительно. Получается, что, кроме меня, никто и не знает, какой ты на самом деле. И даже если бы я рассказала, то никто бы не поверил.
– Для меня нет той реальности. Есть только эта. Я такой, какой есть. А та история, о которой ты вспоминаешь, уже изменилась. Получается, что все идет иначе. И теперь ты не предскажешь будущее. Даже день моей смерти не определен. Это может и завтра произойти, и в 1953 году…
Утром, увидев, что погода стала исправляться, мы решили завтракать под открытым небом на площадке милого моему сердцу солярия. Потом, после того как я смоталась на минуту в 2010 год, мы съездили в город, чтобы посмотреть, как там вообще все выглядит, и, вдоволь нагулявшись по довоенному Сочи, вернулись к обеду и не выходили из дома до вечера…
Мы оба уже не ощущали себя ни в 1937 году, ни в каком-то другом времени… Мир свернулся вокруг нас клубком, и в течение трех дней в нем существовали лишь шелестящие на ветру пирамидальные деревья, дом с белыми башенками, кусок побережья и наши чувства.
После сочинских каникул для нас обоих начался новый этап во взаимоотношениях. Теперь нам стало еще труднее расставаться друг с другом, и если бы не катастрофическая загруженность Сталина государственными делами, то я бы, скорее всего, окончательно поселилась у него в 1937 году. Однако бурная деятельность, которую он развил, стремясь своими большевистскими темпами привести страну к райской жизни, вынуждала его видеться со мной гораздо реже, чем того хотелось нам обоим.
Теперь наши встречи происходили либо на даче, куда я приходила поздно ночью, либо в Кремле, где я становилась невольной участницей различных событий мирового масштаба. После свадьбы Сталин коренным образом изменил внешнюю политику СССР и стал приглашать в Москву высокопоставленных представителей разных стран. Он не посвящал меня в цели всех этих секретных переговоров, которые он проводил на пару с Молотовым, но зато регулярно заставлял присутствовать на ужинах в честь именитых гостей, во время которых нередко использовал меня как своего личного переводчика.