Порожденье тьмы ночной
Шрифт:
— Женщину, погибшую за любовь, — договорила она.
И в тот же миг хладным трупом рухнула в мои объятия.
40: ВНОВЬ СВОБОДА…
Меня арестовали вместе со всеми, кто находился в доме. Но через час отпустили, благодаря, надо думать, вмешательству моей Голубой Феи-Крестной. А держали меня в неозначенном служебном помещении внутри Эмпайр стейт билдинг.
Фэбээровец проводил меня на лифте вниз и вывел на тротуар, вернув в поток жизни. Я прошел
Как вкопанный.
И не потому, что испытывал чувство вины. Я приучился никогда не чувствовать себя виноватым.
И не из-за ощущения чудовищной потери. Я приучил себя ничего не ценить.
И не от ужаса смерти… Я приучил себя воспринимать смерть, как друга.
И не из-за несправедливости, гневом разбивающей сердце. Я приучил себя к мысли, что в жизни справедливой награды и справедливого возмездия можно искать с таким же успехом, как алмазный венец в помойной яме.
И не от мысли, что я никем не любим. Я приучил себя обходиться без любви.
И не от мысли о жестокости Бога. Я приучил себя ожидать от Него чего угодно.
А оттого, что не было у меня ни малейшей причины идти хоть куда-нибудь. Ведь на протяжении столь долгих пустых и мертвых лет мною водило одно лишь любопытство.
А сейчас и оно иссякло.
Сколько я простоял так, как вкопанный, и сам не знаю. И если мне суждено было сойти с места, то побудительную к тому причину должен был дать некто другой.
Некто и дал.
Полицейский, некоторое время наблюдавший за мной, подошел ближе и спросил:
— Случилось что-нибудь?
— Нет, все в порядке, — ответил я.
— А то вы тут долго стоите.
— Знаю.
— Ждете кого?
— Нет.
— Так вы бы шли себе, а?
— Слушаюсь, — ответил я.
И пошел.
41: ХИМИКАЛИИ…
Я побрел от Эмпайр стейт билдинг в сторону Гринич-Вилидж. И прошел пешком весь путь до моего дома. До дома, который делил с Рези и Крафтом.
И всю дорогу курил, воображая себя при этом светлячком.
По пути попадалось множество других светлячков. Иногда веселой красной вспышкой первым сигналил им я, иногда — первыми сигналили мне они. А прибойный гул и полярное сияние сердца города оставались все дальше и дальше за спиной.
Час был поздний. Я уже стал различать сигнальчики собратьев-светлячков, застрявших в верхних этажах домов.
Где-то провыла сирена, плакальщица налогоплательщика.
Когда я добрался, наконец, до моего дома, в нем погасли все окна, кроме одного на третьем этаже — в квартире молодого доктора Авраама Эпштейна.
Он тоже был светлячок.
Он помигал огоньком мне. Я помигал ему.
Где-то взревел мотоцикл, будто взорвалось несколько хлопушек подряд.
Между мною и дверью подъезда прошествовала черная кошка.
— Ральф? —
Темень стояла и в подъезде. Я щелкнул выключателем, но плафон на потолке не среагировал. Я зажег спичку. Все почтовые ящики оказались взломанными.
В дрожащем свете спички и бесформенной окружающей тьме искореженные и погнутые дверцы почтовых ящиков смотрелись дверьми тюремных камер в некоем охваченном пожаром городе.
Зажженная мною спичка привлекла внимание патрульного полицейского, маявшегося одиночеством юнца.
— Что вы здесь делаете? — спросил он.
— Живу я здесь. Это мой дом.
— Личность удостоверить можете?
Я кое-как удостоверил собственную личность, объяснив, что живу на чердаке.
— Из-за вас, стало быть, весь сыр-бор, — сказал полицейский. Не в укор, просто ему стало интересно.
— Можете считать и так.
— Странно, что вы сюда вернулись.
— Я уйду, — кивнул я в ответ.
— Да нет, я вас не гоню, я и права не имею. Просто удивился, и все.
— Я могу подняться к себе? — спросил я.
— Это ваш дом, — напомнил полицейский. — Никто не вправе не пускать вас в ваш дом.
— Спасибо.
— Не надо меня благодарить. У нас — свободная страна, и все имеют равное право на защиту, — любезно ответил полицейский, желая наставить меня в основах гражданских прав.
— Так и должно управлять страной, — согласился я.
— Не пойму, издеваетесь вы, что ли, но факт остается фактом.
— И не думал издеваться, — запротестовал я. — Честное слово, и в мыслях не было.
Полицейскому хватило даже такой простенькой клятвы верности.
— Мой отец погиб на Иво-Джиме [10] ,— сказал он.
— Весьма сожалею, — пробормотал я.
— Надо думать, хорошие люди гибли с обеих сторон, — продолжал полицейский.
— Да, наверное.
— Думаете, опять будет?
— Что будет?
— Война.
— Да.
— И я. Вот черт!
— Это вы верно сказали.
10
Остров в Тихом океане, где в 1945 г. шли ожесточенные бои с японцами.
— Что может один человек?
— Каждый что-нибудь делает понемножку, — сказал я. — И вот вам пожалуйста.
— Все сходится одно к одному, — тяжело вздохнул он. — Люди просто не понимают, — И покачал головой. — Как же им быть?
— Повиноваться законам, — сказал я.
— Да добрая половина и этого не хочет. Чего только не наслушаешься, чего только не насмотришься! Временами прямо руки опускаются.
— Временами это со всеми бывает, — сказал я.
— По-моему, тут отчасти дело в химии, — заметил полицейский.