Портрет дамы
Шрифт:
Был обычный, серый, холодный осенний день, низкие, тяжелые, мрачные облака с рваными краями ползли с Балтики, принося на остров сырость и дождь. Порывы ветра гнали по улицам мокрую опавшую листву, заметая дороги, тропинки, заметая прошлую жизнь; все былые надежды тлели на угасающих кострах сгоревших листьев, в них догорали судьбы людей, некогда с восторгом воспринимавших приход к власти фюрера, свято веря в то, что он приведет их в новую, светлую жизнь. Генрих подумал, вот и его жизнь так же тлеет на этих кострах, сгорает, как сгорали жизни людей на кострах инквизиции, кострах зажженных его далеким предком.
Гофман сидел на мокром камне у
На Генрихе был дорогой серый костюм, отбывая на остров, он сменил на него свою черную униформу, местные жители с опаской относились людям в форме СС, и на контакт с ними шли неохотно. Здесь, на острове, Гофман представлялся коллекционером, собирающим полотна старых мастеров, и обещал заплатить хорошие деньги за картину, которая вызовет у него интерес.
– Что, неважный улов сегодня?
– спросил он старика.
– Ой, господин, и не говорите, не ловится нынче рыба, совсем не ловится. Вот Вы, я вижу, важный господин, скажите, как жить нынче простому люду? Когда, наконец, кончится эта проклятая война?
– Война непременно закончится победой Рейха, - ответил Генрих, - тогда и простой народ будет жить, как живут господа.
– О какой победе Вы говорите? Три моих сына погибли на восточном фронте, один из них был моряк, теперь он покоится где-то на дне, его корабль потопила русская подводная лодка. Сегодня русские уже в Прибалтике, а скоро они будут здесь. Будут, обязательно будут. Это я Вам говорю, старый рыбак, Питер Ламберг. Предок мой был графом, говорят, он носил фамилию де Ламбер, приехал сюда то ли из Франции, то ли из Фландрии. Он был вельможей, а я, вот, простой рыбак, мне все равно, кто придет, русские или французы, или англичане, лишь бы закончилась эта бойня.
– Пораженческие настроения у Вас, герр Питер, за такие слова могут и в гестапо забрать.
– Гестапо? Ну и пусть гестапо, я уже ничего не боюсь. Я свою жизнь прожил, прожил честно, в труде. Разве я виноват, что русские бьют нацистов? Пусть гестапо спрашивает с тех, кто развязал эту войну. А с меня что спрашивать? Сыновья мои там, в русской земле лежат, а за что? Скажите, за что они погибли? Говорят, здесь, на этом острове в древности жили славяне, здесь был их город, Аркона. Вот они и вернутся сюда.
– И все-таки, я бы не советовал Вам так откровенничать с незнакомыми людьми.
– Что? Сдадите меня гестапо? Или Вы сами из них, из нацистов?
– Нет-нет, что Вы, я частный коллекционер, собираю картины старых мастеров, к нацистам никакого отношения не имею.
– Картины? Вы собираете картины?
– удивленно спросил старик.
– Да, а что Вас так удивляет? И войны и беды, все когда-нибудь кончается, а искусство вечно.
– Дело в том, господин, что у меня в чулане где-то валяется старая картина, очень старая, сказывают, еще мой предок ее привез, тот, что графом был. Если дадите мне за нее немного денег, я мог бы купить себе еду, а то рыба совсем не ловится.
– Идемте, посмотрим Вашу картину, - ответил Генрих, надежда, которая угасала, как залитый дождем костер, вновь затеплилась в его душе. Картина, привезенная из тех мест, откуда
В старом чулане, посреди рыболовных снастей, старых обрывков изношенной одежды, стоптанных рыбацких сапог с голенищами выше колен, в углу, покрытая многолетним слоем пыли лежала картина. На картине была изображена дама, в длинном, красном платье, с густыми черными, падающими на обнаженные плечи волосами, она стояла у перил лестницы; одна рука ее небрежно касалась перил, другой она поддерживала платье. Дама спускалась по ступеням, нога в позолоченной туфельке уже сделала шаг, появившись из-под края платья. Глаза ее, светящиеся тайным, зеленоватым светом, смотрели в упор на штандартенфюрера.
Сердце Гофмана екнуло - это была она, та самая картина, которую искали все его предки, начиная от инквизитора, отца Филата. Генрих схватил ее, смахнул пыль первой, попавшейся тряпкой, и увидел то, что привело его в состояние нервной дрожи, - там, в нижнем углу, где обычно художники ставят свою подпись, были цифры - координаты, которых не хватало ему для определения места нахождения рукописи.
В предместье Берлина, где находился дом штандартенфюрера Гофмана, заняла позиции дивизия СС, и Генрих был назначен командиром части, приданной этой дивизии. Ему выпала великая честь пасть смертью храбрых, защищая последние рубежи Третьего рейха, но честь эта Генриха не устраивала. Ему хотелось вывезти картины, укрыться где-нибудь от возмездия, чтобы продолжить поиски рукописи, которая, казалось, была уже у него в руках, по крайней мере, он подошел близко, очень близко к разгадке тайны, которую род его хранил вот уже несколько столетий.
Правда, были проблемы, пересчитать координаты в современную систему, он так и не смог, те, обрывочные знания математики, которыми он обладал, не давали ему такой возможности. Изучив систему координат Аль Хорезми, он, все же, не сумел сопоставить ее с современной системой. Поверхность Земли, изображенная на карте, на плоскости, по разному отображается при различных углах проекции, простых арифметических действий, которые были доступны Гофману, было явно недостаточно. Естественно, он мог бы обратиться к коллегам из "Ананербе", но не хотел никого посвящать в свои тайны, он надеялся, что где-то, когда-то, найдется специалист, который поможет ему справиться с этой задачей, не вникая в суть дела.
Но для этого нужно было вывезти картины и сохранить свою жизнь, которую его начальство решило принести в жертву, на алтарь Третьего рейха. Дезертировать, то есть, позорно бежать, прихватив с собой картины, было практически не реально. Его бы схватили и расстреляли. Итог один - смерть, но, в этом случае, уже не почетная смерть героя, а позорная смерть предателя. Выхода не было. И тогда он решился на последний отчаянный шаг, он обратился к Отто фон Краусу, который в свое время дал ему гарантии безопасности.
– Выслушав внимательно Генриха, Отто ответил:
– Те гарантии, которые я Вам дал, - выполнены. Я имел ввиду, как Вы сами понимаете, что никто никогда не узнает о том, какую информацию Вы мне передали. Слово свое я сдержал. Остальное уже от меня не зависит, я не обещал избавить Вас от того, что требует от Вас долг офицера, до последней капли крови защищать интересы Рейха.
Генрих сник. Последняя надежда растаяла, как весенний снег.
– Но, - продолжал Отто, - честь русского офицера не позволяет мне бросить Вас, своего друга, на произвол судьбы.