Портрет Ласточки
Шрифт:
– Милостивая Вари... – девушка погладила лицо ладонью. – Вся академия – это один сплошной преступный синдикат! Зачем вы выбрали такой путь? Зачем?!
– В двенадцать лет моя дочь Дирца приехала на каникулы сюда, в академию Белого Пергамента, – послышался голос справа. – Я познакомил её с мастером кафедры алхимии Жерациром, и он, зная любопытство юных чародеев, отвёл Дирцу в оранжерею. Тогда правила были не такими строгими, и моя дочь проходила мимо дремлющей ecteniasaru’es – плотоядного цветка родом из самых глубоких джунглей с дальнего юга нашего с тобой родного
– И из-за вас, из-за желания сокрыть ваши тревоги, мастер поссорился с архимагом, и тот горько отплатил ему!
– В пятнадцать лет, – на этот раз Алериц говорил слева, – я отвёз Дирцу на завод своего друга Царвеля. Она проходила со мной и моим другом по подвесной галерее, осматривая убранство и работу мастеровых. Однако внезапно несколько цепных строп сорвались. Мой добрый друг слишком рьяно экономит на материалах, а по тому мосту обычно ходят только полурослики. Мы с Царвелем ухватились за цепи, позже нас сняли. Но Дирца...
– Она, как и я, упала в резервуар с водой, что могло пойти не так?.. – уточнила девушка, продолжая осматривать стального голема и особенно меч в ножнах.
– В тот момент там была не вода, а кислота для обработки металла, – отвечал он всё ещё слева. – Дирцу достали быстро, она задержала дыхание и не захлебнулась, но её прекрасное лицо, кожа рук и шеи покрылись волдырями. До конца своей жизни ей пришлось носить шарф и перчатки даже во время занятий.
Овроллия, взяв ласточку в левую руку, а правой готовясь пускать чары, медленно обошла неподвижный конструкт. Её стальная сестра-близнец не показывала никакой агрессии и, кажется, беспрекословно подчинялась своему создателю.
– Допустим, – произнесла девушка на ходу. – Но с мастером Омольрецем вы незнакомы...
– Но я знаком с его ремеслом, – прервал её скульптор големов. – Почти перед самой своей смертью, незадолго до выпуска, любовь всей моей жизни потеряла любимый браслет. Он повышал её ману, она часто использовала его в лабораторных и полевых исследованиях. Но один из преподавателей часто ругал её за это, обвинял в бесчестности. Дирца была любимицей руководства Зеркальной академии, потому тамошний ректор закрывал глаза на эту безобидную вещь. Однако артефакт был выкраден перед самым экзаменом, и дочь получила не ту оценку, на которую рассчитывала.
– Как связана пропажа магической безделушки с защитным полем, питающимся энергией артефактов? – Овроллия закончила изучать застывшую сестру-близнеца и вновь встала напротив неё.
– Дело не в артефакте. Видимо, раз твоя птица здесь, – девушка невольно вздрогнула, значит, он наблюдал за ней из-за какого-то защитного стекла, – ты не так поняла последнее задание.
– Я... должна была оставить птицу вместо той реликвии, которую нашла?..
За мастера ответила дева-голем медленным кивком. Он продолжал:
– Только лишившись дела всей
Чародейка задумалась, поднесла к своему лицу ласточку и взглянула в её чёрные глаза. Если раньше хозяйкой овладевали сомнения, то теперь она была уверена в одном – птица обладает интеллектом. И, что более страшно, она осознаёт это.
– Я добивалась этого с момента её сотворения... Не знаю, каким чудом, но она ожила. По прошествии месяцев бесформенная масса с перепончатыми крыльями стала напоминать летающий цветок, а каких-то полторы недели назад она беспрекословно подчинялась мне. Теперь же – птица владеет интеллектом, настоящим, таким, как у нас, мастер Алериц.
– Ты заблуждаешься, дочь, – последнее слово удивило её. – Целые века долгих изучений, лучшие умы нашего доминиона и всех известных нам материков, сами магические существа, сотканные из элементарной материи или попавшие в наш мир из других измерений – все они позволяют сказать одно. У иллюзий нет ничего, ни души, ни сердца, ни мозга. Иллюзая, как и голем, – послушный конструкт в руках создателя. То, что ты ошибочно принимаешь за желаемое, – всего лишь частица твоего сознания.
Овроллия покрутила головой. Ласточка молчаливо смотрела на неё, будто Алериц гипнотизировал иллюзорное животное. Трубы заговорили вновь, со всех сторон:
– Мы с тобой гении, Овроллия. Мы привносим в мир что-то лучшее, пытаемся разгадать тайны бытия, открыть секрет бессмертия и излечить мир от язв войн, боли и страданий. Когда разумы всех людей перенесутся в разумы големов, тогда мир станет другим. Нам не из-за чего будет сражаться, мы будем равны друг перед другом. Представь, что твоё соперничество с Винесцорой канет в небытие.
– Мы с вами не похожи... Нет! – сдерживая гнев и слёзы, прорычала она. Птица помотала головой, не соглашаясь с мнением хозяйки. – Нет, не слушай его! Не слушай!
– Она – часть тебя. Просто ты боишься признаться себе, что...
– Хватит! – ей удалось перекричать гул из нескольких труб. – Слышать не хочу! Покажитесь! Мне надоело разговаривать с неживыми предметами!
– Дочь должна слушаться своего отца, – сказала труба за спиной. Ови обернулась, но никого не увидела. Искры из её правой ладони опасно покрывали пол крохотными точками, напоминающими тающую стеклянную пыльцу.
– Зачем это испытание?! – взревела чародейка, крутясь на месте в поисках точки обзора злодея. – Зачем вы подставили меня под кандалы верховного юстициара?!
– Ты должна была пройти путь Дирцы, осознать, каково это – быть избранной, – на этот раз голос был настоящим, откуда-то слева. – Сама из-за своей тяги к поганой диадеме ты не понимала свой статус. Тяга к материальному – это признак слабых людей и не людей тоже; тех, кто желает обсыпать перед смертью крипту со своей могилой или урной золотом. Акадари не такие. Мы не терпим излишней роскоши, а самоцветы используем для великих дел. Надеюсь, ты прочувствовала, как моей дочери было тяжело стать избранной, а позже – пасть из-за любви отца.