Портрет Лукреции

О'Фаррелл Мэгги

…Она родилась во Франции, исповедовала протестантизм, но ради герцога отреклась от веры. Да, точно! А потом? На этом история не заканчивалась. Отец объяснял, а Лукреция слушала вполуха, разглядывала тайком диковинки и сокровища на полках: нечасто можно было попасть в святая святых — отцовский кабинет. Ах да! Несколько лет назад выяснилось, что мать Альфонсо посещала протестантскую мессу, водилась со сторонниками протестантизма.

— И в наказание, — добавил отец, к изумлению Лукреции, — герцог отнял у жены детей и заключил ее в темницу где-то в castello. — Отец пригрозил Лукреции пальцем и в шутку предупредил: — Так что смотри в оба, Лукре!

Они

посмеялись вместе, а свита их слушала. Потом эта история не давала Лукреции покоя. Вопросов было больше, чем ответов. Как можно посадить собственную жену в темницу? Неужели дети герцогини не страдали от разлуки с матерью? Отец успокоил Лукрецию: герцогиню уже выпустили, потому что она поклялась навсегда порвать с протестантизмом, но вся эта ситуация казалась совершенно непостижимой. Как с герцогиней, предшественницей Лукреции, могло такое случиться? И как теперь ее приветствовать? Сделать вид, будто ничего не знаешь о ее религиозном протесте и заточении? А самое главное: что же было в письме, почему Альфонсо уехал, бросив Лукрецию одну?..

— Его высочество велел вас не будить, — нарушает молчание Эмилия. — Сказал, вам надо выспаться. Просил вам передать, что разберется с делами при дворе и встретит вас на вилле.

— На вилле?

Служанка закусывает губу и умоляюще смотрит на госпожу.

— Да, мадам.

— Но мы едем в castello, в Феррару! — срывается на крик Лукреция. Отец ведь ей обещал, не мог же он соврать! — Сначала будет официальный entrata [36] в город, затем его мать и сестры встретят меня и menare a casa [37] , потому что…

36

Въезд (ит.).

37

Введут в дом (здесь) (ит.).

Девушка качает головой.

— Простите, ваша светлость. Мне очень жаль. Его высочество герцог решил, что вы поедете в delizia, загородную виллу. — Эмилия показывает на сливочно-белую кобылку. — Его высочество выбрал для вас лошадь. А еще у меня ваша картина.

Служанка держит в руке продолговатый сверток, который Лукреция сама перевязала в родном палаццо, спрятав куницу-белодушку под слоями ткани.

Дальше поездка по горам походит на сон — мимолетное, эфемерное событие, словно из другой жизни.

Следующие недели образы и впечатления будут являться к Лукреции непрошеными гостями. За письмом ли, за разговором с придворными — ее не оставят воспоминания о седле, его скрипучей коже, ямках на шее кобылки, за которые Лукреция держалась, о мерном стуке копыт по горной дороге. За ужином, перед тарелкой жареной свинины на ложе из артишоков, в голове промелькнет корочка хлеба, съеденная за камнем на ветреном перевале, пока стражники разминались и дули на озябшие руки. А в постели, когда Эмилия будет встряхивать и складывать одежду, она станет воскрешать в памяти, как через несколько часов езды Лукреция попросила посадить Эмилию на свою лошадь, и они ехали вдвоем весь остаток пути — госпожа и служанка; Эмилия держалась за талию Лукреции, и ее пальцы дрожали от страха. Оказалось, уснуть (или хотя бы задремать) на скаку ничуть не трудно. Едешь себе, поводья твоей лошади придерживает конюх, голова твоя медленно наклоняется и ты думаешь:

«Закрою глаза на минуточку», а потом раз! — поднимаешь голову, а солнце уже скрылось за скалами, деревья укутались в шали тьмы, а ночное небо вас всех накрыло, как перевернутая миска.

Днем путешествие по Апеннинским горам продолжается. Лукреция держится за луку седла, Эмилия — за нее, а куница-белодушка спрятана в седельной сумке. Лукреция не раз рисовала горы, но только в миниатюре, на заднем фоне — для правильной художественной перспективы и композиции. Вблизи она их никогда не видела, никогда по ним не ездила и не подозревала: то, что издали кажется зеленым или серым, на поверку состоит из многообразия цветов и текстур: густой черно-коричневой глины, сочной зеленой хвои, дрожащей на ветру листвы с серебристыми «спинками», серых камней, рыжеватой воды из луж, откуда пьют лошади.

Эмилия сидит за спиной Лукреции, стучит зубами — то ли от страха, то ли от холода — и лихорадочно шепчет молитвы.

— Не бойся, — твердит Лукреция.

— Хорошо, мадам, — отвечает она.

Но вот они спускаются с гор, и их вновь накрывает темнота; Флоренция остается далеко-далеко позади, а впереди — вилла, где то ли ждет, то ли не ждет Лукрецию Альфонсо. Теперь уже не Эмилию, а Лукрецию подводит мужество. Где Альфонсо? Как можно бросить жену посреди дороги?

Пока лошади отдыхают, Лукреции дают сыр и сухую лепешку с кусочками оливок. Наконец, слуга жестами показывает, что пора продолжить путь, и в душу Лукреции закрадывается страх.

— Феррара, — опять говорит она, с трудом поднявшись, и слуги радостно кивают в ответ. — Его высочество? Герцог?

Они отзываются целым потоком слов, различимы в нем только «Феррара», «delizia», «герцог» и еще одно — то ли «сад», то ли «игра».

Лукреция берет Эмилию за руку, и служанка стискивает ее пальцы в ответ. Так они и стоят, взявшись за руки, перед людьми Альфонсо. «А ведь мы похожи, — замечает Лукреция про себя, — и волосами, и ростом». Одень их одинаково или накинь на обеих мантии, и не различишь со спины, кто есть кто. Однако Лукрецию это открытие ничуть не успокаивает, даже наоборот: это весьма странно, опять судьба расставляет ей непонятную ловушку.

— Что думаешь? — шепчет Лукреция.

— Здесь оставаться нельзя, — отвечает Эмилия. — Уже темнеет.

— Знать бы наверняка, что они отвезут нас к герцогу…

— Феррара? — в очередной раз спрашивает Эмилия громким голосом.

Да, да, кричат слуги в ответ, знакомое всем слово возвращается эхом. Они показывают на лошадь, чья грива сияет в сумерках, подобно белому мрамору. Лукреция идет к лошади, не выпуская руки Эмилии.

Лукреция теперь герцогиня, ей и решать.

— Поедем. Иного выхода нет.

Она ставит ногу в стремя. Слуги рвутся помочь, но она сама устраивается в седле и помогает Эмилии. Та ворчит, но Лукреция уже направляет лошадь в нужную сторону, бьет пятками по бокам и продолжает путь.

Ночь сгущается, темнеет, словно с неба льют черную краску. По обе стороны широкой дороги стоят бесконечные ряды фруктовых деревьев. Сначала были различимы ветви, тяжелые от округлых плодов — скорее всего, персиков, — и силуэты лимонов, похожих издалека на слезинки. Теперь же не видно ничего. Слуги в конце процессии окликают тех, кто впереди, они отзываются, и голоса стрелами проносятся мимо Лукреции. Влажное дыхание Эмилии и ее руки на талии хоть немного, но успокаивают. Вопреки всему Лукреция надеется: вот-вот из тьмы покажется арка — допустим, каменная, с факелами на стенах, — а за ней будут открытые ворота, залитые яркими отблесками свечей. А внутри ее ждут кровать, своя комната, ужин и теплая одежда.