Портрет моего мужа
Шрифт:
Снова череп.
Еще один.
Кости выползали. Земля подчинялась некроманту, а Кирису оставалось лишь смотреть и надеяться, что этих самых костей хватит, чтобы убедить Мара.
Или в бездну Мара?
Сказать придется. И Мар будет зол: некоторым тайнам не стоит выходить на свет божий.
– Все, - Йонас поднялся и потянулся.
– Хорошо-то как...
Он вытер грязные руки о штаны и, оглядевшись, присвистнул.
– А неплохо они тут... погуляли.
– Что мне с этим делать?
– не то, чтобы Кирису нужен был совет. Решение
– Что хочешь... если надо, могу обратно закопать.
Мальчишка поднял череп, покрутил в руках и отложил.
– Хорошая была женщина... моя нянечка, я ее помню прекрасно. Знаешь, она мне сказки рассказывала. Про богов, про некромантов. И не боялась. Говорила, что простым людям надо других людей бояться, а без некромантов раньше никак...
Он погладил череп кончиками пальцев и застыл, прислушиваясь к чему-то.
– Она умерла здесь. Они все умерли здесь. И вариантов немного, верно?
– Что?
– Когда это началось, я был мал. Сестрица моя и подавно... мать... она и вправду тогда слегка не в себе... сбежала. Стало быть, остается или бабка, у которой нож хранился, а хранить подобные вещи - себе дороже... или тетка. Или отец.
– Ты всерьез?
– Почему нет?
– Йонас осторожно положил череп у корней мертвого дерева.
– Или ты еще веришь, что он добрый?
Каким, каким, но добрым Мара назвать язык не повернулся. Он был... практичен. Пожалуй, что так. Он не стал бы убивать без нужды, вот только если бы нужда появилась...
– Если хорошо подумать, - мальчишка присел на корточки у черепа и заглянул в пустые глазницы.
– Если очень хорошо подумать, то... я ведь неспроста стал таким.
Кирис огляделся.
Кости казались вполне себе гармоничной частью этого места. Они устилали землю серо-желтым хрупким ковром, зарывались в листья, прятались меж корнями, подбирались к самому камню, становясь будто бы его продолжением.
Следовало признать: дело давным-давно вышло за пределы его компетенции.
– Ты бы поспешил, - из глаз мальчишки глядела темнота.
– То, что я сделал... нельзя не заметить. Если это и вправду кровь... сила... услышат. А услышав, позаботятся, чтобы лишних людей не было. И не важно, замешан отец напрямую или нет, но... скандала он не допустит.
И стоило признать его правоту.
Гроза набирала обороты.
В какой-то момент ветер взвыл на сотню голосов, а дом содрогнулся.
– Иди к себе, - Мар не просил, он приказывал. И выглядел обеспокоенным.
– Надо поднять щиты. К сожалению, здесь порой случаются грозы, которые могут напугать с непривычки.
Спорить я не стала.
Компания супруга, который больше не заговаривал о делах, но вдруг сделался до отвращения милым, нервировала. Он вспоминал...
...те ландыши, которые воровал в оранжерее. И его дважды ловили, делали выговор. Он конечно, мог бы купить, это обошлось бы дешевле, чем платить штрафы, но душа требовала подвига во имя прекрасной дамы.
Ужины
Покрывало, найденное мной в лавке старьевщика. Оно было сшито из лоскутков и вид имело довольно-таки непрезентабельный, и Мар не единожды предлагал мне купить новое, но я упрямо отказывалась. Я держалась за это покрывало.
И за посуду разномастную.
Тарелку с лиловой каймой. Те же ландыши, но какие-то нелепые, будто нарисованные ребенком. Или вот кружка из зеленого с крапинами стекла.
Корзинка для пикника.
Небо низкое.
И наши разговоры. Игру смешную - на что похоже облако. Детям позволено играть, а мы взрослые. Нам тогда казалось, что мы взрослые. Но ведь было хорошо, верно?
Верно.
Было хорошо. Было просто замечательно. А стало больно, отчасти потому, что все эти пикники на крыше, прогулки под дождем и его маленькие подарки, вроде тех шоколадок, которые я обнаруживала в сумке, оказались ложью.
Только про ложь Мар не вспоминал. Благоразумный... и наверное, будь я немного моложе, слегка наивней, я бы поверила, что он и вправду сожалеет о прошлом. Нашем общем таком замечательном прошлом, которое ныне - как старая открытка с полустертым рисунком. И эта его незавершенность дает волю фантазии.
Придумай, что пожелаешь.
Я ушла с галереи.
А Мар держался рядом. Он просто был, просто говорил, и как-то сама не замечая, я отвечала... кажется, даже улыбалась, потому что память - она такая, предательская, так и норовит подкинуть что-то неуместное, неподобающее.
Столовая.
И чай.
И свечи, потому что во время грозы энергетические контуры становятся нестабильны. И вообще свечи - это почти романтика... тишина. Бьющееся сердце, без причины. Мар, который держит чашку на ладони и жмурится довольно. И умом я понимаю, что он что-то задумал, и его задумка для меня опасна, но...
Чай хорош.
Булочки тоже к месту. А Этна замерла, будто и ее убаюкали эти истории. А потом ветер взвыл, перекрывая голос Мара, и очарование рассеялось. Содрогнулся дом. И Мар встал.
Сказал:
– Иди к себе.
А я... я воспользовалась предлогом, чтобы сбежать. И уже у себя, закрыв дверь, восстановив защиту, прижалась к стене. Прижала ладони к горящим щекам, пытаясь справиться с дрожью в ослабевших коленях. Я дышала часто, тяжело, а сердце бухало, болью отдаваясь в груди.
Что это было?
Это... неправильно.
Взгляды.
Прикосновения... этот вечер памяти, будто Мару заняться больше нечем... завод? Не в заводе дело... тут все и вправду можно решить. Оформить патент на Корна, а он уже подпишет договор на производство, да и... сомневаюсь, что прибыль будет так велика, чтобы Мар затеял новую игру.
А ведь игра.
Со мной.
Кошка и мышка... мышка и кошка...
Я сползла по стене и обняла себя. Все понимаю, но... это ведь воздействие какое-то? Сейчас я могла мыслить более-менее здраво, а недавно... боги, я хихикала, как девочка-подросток... и пожелай Мар меня поцеловать...