Поручик
Шрифт:
На острове Коннахт, который входил в Альянс, выращивали в основном картошку – гнали спирт на продажу, кормили скот ну и сами кушали, конечно. Монокультура – так бы сказал Тревельян. А потом картошку сожрала фитофтора и начался голод – умер каждый четвертый, и каждый третий из оставшихся в живых лишился работы.
– Ну, вы же им не только концентрат продаете? Еще лес-кругляк, пушнину, золото и нефть, да?
Дыбенко задумчиво наморщил лоб.
Мы закончили, когда на небе было полным полно звезд.
– Наверное, нужно выдвигаться в отряд, – сказал Дыбенко. – А то на запах придут родственники
Нас ослепил поток яркого электрического света.
– Стоять! Рьюки вверьх! Ви есть браконьеры!
Полдюжины солдат в полушубках, моторные сани и офицер – в фуражке. И как только уши у него не мерзнут?
Старшина Дыбенко попробовал договориться миром:
– Мы – заготовительная команда республиканской армии. У меня есть документы, в кармане.
– Ви пройдьете с нами. Груз будьет конфискован. Рьеспубликанская Ассамблейа дала прафительтсву оф Алайанс монополия на… Охота на польярного зверя, заготофка пьюшнины.
Я только усмехнулся, а Дыбенко – он грязно выматерился.
XIX. ПАТЕФОН
– Раз два три, раз два три! – он дирижировал стеком, а девушки задирали ноги. – Выше, выше! Народ просит хлеба и зрелищ!
Патефон хрипел и надрывался, выплевывая из медного раструба звуки канкана. Завидев нас, этот необычный лайм спустил ноги со стола, встал, подошел к нашим конвоирам и заорал что-то разрушительное на своем невнятном наречии. Никогда не любил языки, в которых нет четких звуков "р", "с", "л". Даже в Протекторате с их лязгающим тевтонским наречием в этом плане моим ушам было бы проще. А вот лаймы – они даже извращались в придумывании способов выработать свое уродское произношение у многочисленных мигрантов – орехи за щеки запихивали, или горячую картошку в рот. Это что за язык такой, на котором правильно говорить можно только с набитым ртом?
Наконец, выволочка закончилась, и на нас тоже соизволили обратить внимание:
– Я – колонель Бишоп. Армия Альянса. А вы кто такие? – говорил он абсолютно без акцента.
Одет он был в просторную белую рубаху, песчаного цвета галифе и, конечно, ботинки с гетрами. Куда Альянс без гетров?
Длинное породистое лицо, короткая стрижка с залысинами, в руках- стек.
– Старшина Дыбенко, республиканская армия. Нас задержали ваши люди, когда мы занимались заготовкой продовольствия.
– Вы хотели увезти пушнину. Пушнину необходимо сдавать на фактории альянса, у нас есть монополия…
– Полярный медведь – никак не пушной зверь… – возразил лоялист.
Благородное лицо колонеля вдруг дернулось и он с размаху ударил Дыбенко стеком по лицу, потом еще и еще раз:
– Сэр! Ты должен обращаться к старшему по званию "сэр", грязное животное!
Коротко рявкнул что-то подчиненным, нас схватили под руки и потащили за дверь.
Снова заиграл патефон.
– Раз-два-три, раз-два-три! – послышался голос Бишопа. – Чего встали, коровы? Двигаемся, двигаемся!
Дыбенко был подобен тигру. Он метался по клетке и рычал. И морда у него была полосатой.
– Ну, сволочь! Ну, колонель Бишоп! Убью, скотину… Подкараулю – и убью, как пить дать! Это же ни в какие ворота –
– А если бы Ассамблея им монополию на охоту на белых медведей выделила? Например, за поставки комплектующих к бронепоезду? Тогда исхлестанная морда бы меньше болела?
– Заткнись, просто заткнись… – Дыбенко сел а угол клетки и ухватил себя за бороду.
Я решил, что, пожалуй с него хватит страданий, и сказал:
– Эти кретины даже не обыскали нас, ты заметил?
Лоялист на глазах оживал. Конечно, у нас отобрали винтовки и ножи, у меня вытащили револьвер, но в целом – по карманам не шарили. То ли лаймам противно было ковыряться с такими грязными животными как мы, то ли просто обычное солдатское разгильдяйство.
– Дождемся ночи – я им такие песни и пляски устрою… – пообещал Дыбенко.
Перед тем, как на факторию опустилась ночь, произошло еще кое-что. Раздался рев, подобный грому, и все засуетились. С треском ломая льды Ларьегана к острову подходил огромный черный корабль. Это мы потом узнали, что он был огромный и черный – теперь-то мы сидели в клетке, в самом углу внутреннего двора, и мерзли.
Фактория была спроектирована в виде квадрата – все здания располагались вдоль стен, и на наружной стороне их окна были узкими, как бойницы – для облегчения обороны. А двери выходили во внутренний дворик, который служил в качестве прогулочной площадки, плаца и временного склада. Еще тут стояла наша клетка, две пары колодок – совсем как в средневековье, и виселица – аккуратная, лакированная и чуть ли не вылизанная от снега и льда. Это вам не хухры-мухры, это цивилизованный Альянс!
– Как думаешь, мы сможем пробраться на ледокол? – спросил я.
Всё-таки Дыбенко служил на флоте, он лучше разбирался в подобных вещах. Старшина призадумался. Было отчего! Для него побег означал прощание с лояльностью и республикой. Обратно его не возьмут – так у них не принято. Ну, разве что в штрафбат… Это так у них арестантские роты называются, у лоялистов. Свободолюбивая дыбенкина натура взяла верх над лояльностью, и он тряхнул чубатой головой:
– Это можно! Если это "Красотка" – есть там один человечек в охране… Проберемся сначала на баржу – "Красотка" тащит с собой обычно целый караван – три или четыре баржи, но есть пару моментов…
– Что?
– Очень он до денег жадный. И чтоб нам к кораблю пробраться – это такой переполох надо устроить, чтобы лаймам не до нас было.
Тут я довольно улыбнулся. И одно, и другое вполне решалось.
По случаю прибытия ледокола колонель Бишоп устроил грандиозный праздник. Играл патефон, слышались веселые возгласы офицеров и взвизгивания девиц. Нас никто и не подумал перевести в помещение потеплее. Наверное, просто забыли. Оно и понятно – офицеры пьянствовали, да и солдатам было чем заняться – пришли письма и посылки из дома, газеты с туманной родины. Лихие парни паковали передачи и ценные трофеи – женам и матерям. Зря, что ли, они тут морозили себе носы и прочие выпирающие части тела? Собольи шубы, песцовые манто и лисьи воротники на улицах Хедебю, Камелота или Виннеты смотрелись как кричащая роскошь, а здесь – менялись на ящик пива…