Поселок на трассе
Шрифт:
Зеркало ответило:
— Любка. Любка Крутояр, Любочка…
Ясно — Любочка, а не Любка, Люба ж не виновата, что в жизни так получается. Лара принялась перебирать платья, что одеть к обеду, домашнее или не домашнее, обед с гостями, без гостей? Упоминалось, кто-то будет. Кто? Внизу, в спальне, заговорили неспокойно, голос Пахома Пахомыча стал нетерпеливым, черствым. Это удивило Лару — Пахом Пахомыч был человеком сдержанным, уравновешенным, уважительным, как все уверенные в себе люди.
— Ты, Эльза, гипертоническая женщина. Непременно
— Зачем ты его пригласил? Чужой, неизвестный человек. Ты удивительно неразборчив, кого угодно, лишь бы четвертым, — повысила голос Эльза Захаровна. — Зачем позвал? Я же говорила, что мне неприятно.
— Зачем, зачем… Не мог я, пригласив Никиту, обойти его товарища. Вполне приличный молодой человек.
— Не мог обойти! Ты со всеми обходительный… Кроме меня.
Голос Эльзы Захаровны дрогнул, и этот болезненно дрогнувший голос заставил Лару прислушаться.
— Ты никогда ни в чем со мной не считаешься!
— Не пойму, что с тобой? Переполох по всякому поводу! Ну, присылали его по делу… Ну, «чепэ». Так что? У каждого своя работа.
— Мне неприятно, понимаешь, неспокойно… Господи, может человеку быть что-то не по душе, нежелательно?
Вскоре снизу донеслось:
— Пожалуйте, пожалуйте, давно ждем, очень рады.
Ларочке стало не по себе. Выйти к гостям? Не выходить? Кто этот гость, которого привел Никита Георгиевич? Почему мама расстроилась?
Она сбросила старое платье, стала примерять обновку перед зеркалом.
— Пожалуйте, пожалуйте, Никита Георгиевич… — приглашал Пахом Пахомыч. — Да что я с официальностями, разрешите по-соседски, Никита, или, как дед ваш говорил, Микитушка. Пожалуйте… А дружок ваш?..
— Анатолий, — представил Никита товарища. — Да вы уже встречались.
— Как же, помню, очень помню, очень рад, прошу… Пока сё да то, всякие скромные приготовления, пройдемся по аллейкам садика, похвастаю насаждениями, лично выращивал. Думаю, и Анатолию любопытно будет ознакомиться, что способно произрастать на здешней земле.
Лара выглянула в сад — Анатолий любовался розовым кустом, которому еще только предстояло цвести.
«Очень милый старик! — подумала об Анатолии Ларочка. — Почему же мама расстроилась?»
Она мигом оценила достоинства нежданного гостя: стройный, спортивный. Не иначе — баскетболист или теннисист. Нацепила клипсы, сбежала вниз. Эльза Захаровна доставала из холодильника закуски. Держалась она спокойно, заметно оживилась, взгляд стал ласковым.
Наспех перекусив, гости отправились с хозяином осматривать дом и пристройки; Эльза Захаровна ушла переодеваться к вечеру.
Анатолий задержался у шкафа с книгами.
— Это библиотечка моего отца, — открыла дверцу шкафа Лара.
— Пахом Пахомыч собирает книги?
— Это библиотечка моего родного отца. Тут поэзия. Вы любите поэзию?
— Да, конечно.
Хозяин угощал марочным, сам же предпочитал напитки собственного приготовления —
Эльза Захаровна вышла к гостям в праздничном белом платье с такой же светлой отделкой, выглядела помолодевшей. На миг взгляд ее остановился на Анатолии, не было уже настороженности, скорее это была внимательность, желание понять человека.
Лара всматривалась в лицо матери ревниво и неодобрительно — необычно ведет себя. Почему-то вдруг вспомнился голубой конверт, надушенный знакомыми заграничными духами, знакомые завитушки нарочито коряво выписанных букв. «Как заговорить с ней об этом письме? Скрыть от нее, от всех? Не было, не было, не было».
— Что ж это вы? Отстаете! — обратился к гостям Пахом Пахомыч. — Рюмочки обижаются, смотрите, слезками плачут.
— Малопьющие, — извинился Никита. — Категорически.
— Категорически или аллегорически? — рассмеялся Пахом Пахомыч, все еще пребывая под впечатлением веселых анекдотов, которые перед тем рассказывал.
— Абсолютно, — твердо заявил Никита. — Мы преферансисты в чистом виде. С постом и молитвою.
— А, понимаю, понимаю, полусухой закон… После госпиталя… Знаем, знаем, слышали, искренне сочувствуем, поверьте… Да я и сам против игры под градусами, игра есть игра, со всей серьезностью. — Он посмотрел на часы. — Что-то наш Кузя запаздывает, четвертый на месте, а подводит.
— Разве Эльза Захаровна не сядет за стол?
— Пахом Пахомыч возражает, — обиженно заметила Эльза Захаровна. — Не любит за игрой родственных отношений. — Эльза Захаровна налила себе вторую.
— А вы хоть пригубьте, — потянулась она к Анатолию. — За ваше… И за мое тоже!
— Лизок, ты не очень со своей гипертонией, — забеспокоился Пахом Пахомыч.
— Это целебная. С добрым наговором. Не отказывайтесь, Анатолий, запомните, я ворожка, переполох выливаю, кровь заговариваю. У нас в Глухом Яру каждая шепотухой и ворожкой была, по ручке гадала не хуже цыганок. Я вам тоже по ручке нагадать могу, — Эльза Захаровна подлила третью и подхватила руку Анатолия. — Скоро женитесь. Но не переменитесь. И не меняйтесь, Толя! Оставайтесь таким на всю жизнь. Простите, что я так откровенно, сродственно, вы многое мне напомнили.
— Лиза!
— А я за его здоровье. За здоровье пить никому не заказано. Видишь, какой он после госпиталя.
— Елизавета Захаровна, не распускай себя.
— И верно, правда твоя, страданья разводить нечего, — она выпила, опрокинув рюмку-.— А хотите и я зам анекдот расскажу, веселую историю? Жила-была девочка в Глухом Яру, в темном долу…
— Не надо, мамочка!
— Не надо! Да, верно, ничего не надо. — Захаровна поставила рюмку на стол и затихла. — Ступай. Лариса, к себе, на свою верхотуру. Ступай, девочка. Извините нас, она перед экзаменами. Ступай и не указывай матери!