Монтень вокруг сиянье льет,Сверкает череп бритый,И, значит, вместе с ним живетТот брадобрей забытый.Монтеня душат кружеваНа сто второй странице –И кружевница та жива,И пальчик жив на спице.И жив тот малый разбитной,А с ним его занятье,Тот недоучка, тот портной,Расшивший шелком платье.Едва Монтень раскроет рот,Чтоб рассказать о чести,Как вся компания пойдетБолтать с Монтенем вместе.Они судачат вкривь и вкось,Они резвы, как дети.О лжи. О снах. О дружбе врозь.И обо всем на свете.
«Удивляясь галопу…»
Удивляясь
галопуКочевых табунов,Хоронили Европу,К ней любовь поборов.Сколько раз хоронили,Славя конскую стать,Шею лошади в мыле.И хоронят опять.Но полощутся флагиНа судах в тесноте,И дрожит Копенгаген,Отражаясь в воде,И блестят в АмстердамеЦеховые дома,Словно живопись в рамеИли вечность сама.Хорошо, на педалиПотихоньку нажав,В городок на каналеВъехать, к сердцу прижавНе сплошной, философский,Но обычный закат,Бледно-желтый, чуть жесткий,Золотящий фасад.Впрочем, нам и не надоУезжать никуда,Вон у Летнего садаРозовеет вода,И у каменных лестниц,Над петровской Невой,Ты глядишь, европеец,На закат золотой.
«Я в плохо проветренном зале…»
Я в плохо проветренном залеНа краешке стула сиделИ, к сердцу ладонь прижимая,На яркую сцену глядел.Там пели трехслойные хоры,Квартет баянистов играл,И лебедь под скорбные звукиУ рампы раз пять умирал.Там пляску пускали за пляской,Летела щепа из-под ног –И я в перерыве с опаскойНа круглый взглянул потолок.Там был нарисован зеленый,Весь в райских цветах небосвод,И ангелы, за руки взявшись,Нестройный вели хоровод.Ходили по кругу и пели.И вид их решительный весьСказал мне, что ждут нас на небеКонцерты не хуже, чем здесь.И господи, как захотелосьНа волю, на воздух, на свет,Чтоб там не плясалось, не пелось,А главное, музыки нет!
«Танцует тот, кто не танцует…»
Танцует тот, кто не танцует,Ножом по рюмочке стучит.Гарцует тот, кто не гарцует,С трибуны машет и кричит.А кто танцует в самом делеИ кто гарцует на коне,Тем эти пляски надоели,А эти лошади – вдвойне!
«Чего действительно хотелось…»
Чего действительно хотелось,Так это города во мгле,Чтоб в небе облако вертелосьИ тень кружилась по земле.Чтоб смутно в воздухе неясномСад за решеткой зеленелИ лишь на здании прекрасномШпиль невысокий пламенел.Чего действительно хотелось,Так это зелени густой.Чего действительно хотелось,Так это площади пустой.Горел огонь в окне высоком,И было грустно оттого,Что этот город был под бокомИ лишь не верилось в него.Ни в это призрачное небо,Ни в эти тени на домах,Ни в самого себя, нелепоДомой идущего впотьмах.И в силу многих обстоятельствЛюбви, схватившейся с тоской,Хотелось больших доказательств,Чем те, что были под рукой.
«Закрою глаза и увижу…»
Закрою глаза и увижуТот город, в котором живу,Какую-то дальнюю крышу,И солнце, и вид на Неву.В каком-то печальном прозреньеУвижу свой день роковой,Предсмертную боль, и хрипенье,И блеск облаков над Невой.О боже, как нужно бессмертье,Не ради любви и услад,А ради того, чтобы ветерДул в спину и гнал наугад.Любое стерпеть униженьеНе больно, любую хулуЗа легкое это движеньеС замахом полы за полу.За вечно наставленный ворот,За синюю невскую прыть,За
этот единственный город,Где можно и в горе прожить.
«Но и в самом легком дне…»
Но и в самом легком дне,Самом тихом, незаметном,Смерть, как зернышко на дне,Светит блеском разноцветным.В рощу, в поле, в свежий сад,Злей хвоща и молочая,Проникает острый яд,Сердце тайно обжигая.Словно кто-то за кустом,За сараем, за буфетомДержит перстень над виномС монограммой и секретом.Как черна его спина!Как блестит на перстне солнце!Но без этого зернаВкус не тот, вино не пьется.
«Два лепета, быть может бормотанья…»
Два лепета, быть может бормотанья,Подслушал я, проснувшись, два дыханья.Тяжелый куст под окнами дрожал,И мальчик мой, раскрыв глаза, лежал.Шли капли мимо, плакали на марше.Был мальчик мал,куст был намного старше.Он опыт свой с неведеньем сличилИ первым звукам мальчика учил.Он делал так: он вздрагивал ветвямиИ гнал их вниз, и стлался по земле,А мальчик то же пробовал губами,И выходило вроде «ле-ле-ле»И «ля-ля-ля». Но им казалось: мало!И куст старался, холодом дыша,Поскольку между ними не вставалаТа тень, та блажь по имени душа.Я тихо встал, испытывая трепет,Вспугнуть боясь и легкий детский лепет,И лепетанье листьев под окном –Их разговор на уровне одном.
«Приметы» (1969)
«То, что мы зовем душой…»
То, что мы зовем душой,Что, как облако, воздушноИ блестит во тьме ночнойСвоенравно, непослушноИли вдруг, как самолет,Тоньше колющей булавки,Корректирует с высотНашу жизнь, внося поправки;То, что с птицей наравнеВ синем воздухе мелькает,Не сгорает на огне,Под дождем не размокает,Без чего нельзя вздохнуть,Ни глупца простить в обиде;То, что мы должны вернуть,Умирая, в лучшем виде, –Это, верно, то и есть,Для чего не жаль стараться,Что и делает нам честь,Если честно разобраться.В самом деле хороша,Бесконечно старомодна,Тучка, ласточка, душа!Я привязан, ты – свободна.
«Свежеет к вечеру Нева…»
Свежеет к вечеру Нева.Под ярким светомРябит и тянется листваЗа нею следом.Посмотришь: рядом два коняНа свет, к заливуБегут, дистанцию храня,Вздымая гриву.Пока крадешься мимо нихПутем чудесным,Подходит к горлу новый стихС дыханьем тесным.И этот прыгающий шагСтиха живогоТебя смущает, как пиджакС плеча чужого.Известный, в сущности, наряд.Чужая мета:У Пастернака вроде взят,А им – у Фета.Но что-то сердцу говорит,Что всё – иначе.Сам по себе твой тополь мчитИ волны скачут.На всякий склад, что в жизни естьС любой походкой –Всех вариантов пять иль шестьСтроки короткой.Кто виноват: листва ли, ветр?Невы волненье?Иль тот, укрытый, кто так щедрНа совпаденья?
«Нет, не одно, а два лица…»
Нет, не одно, а два лица,Два смысла, два крыла у мира.И не один, а два отцаВзывают к мести у Шекспира.В Лаэрте Гамлет видит боль,Как в перевернутом бинокле.А если этот мальчик – моль,Зачем глаза его намокли?И те же складочки у рта,И так же вещи дома жгутся.Вокруг такая теснота,Что невозможно повернуться.Ты так касаешься плеча,Что поворот вполоборота,Как поворот в замке ключа,Приводит в действие кого-то.Отходит кто-то второпях,Поспешно кто-то руку прячет,И, оглянувшись, весь в слезах,Ты видишь: рядом кто-то плачет.