Пошел купаться Уверлей
Шрифт:
Эта мысль так обрадовала его, что даже потерявшие надежду на ремонт питерские дворцы перестали казаться ему чересчур убогими.
К подъезду «Астории» один за другим подъехали три таксомотора. Ватага крупных молодых мужчин, брюхастых и развязных, с трудом выбралась из них, перекидываясь шуточками и громко радуясь, что путешествие закончено. Говорили они по-немецки и, наверное, прилетели в Питер на самолете. Фризе было хорошо знакомо чувство облегчения и радости после того, как полет закончен.
Он не любил летать.
Немцы расплатились, подхватили
«Пока они там оформляются, я успею сгонять в “Прибалтийскую”», — решил Владимир.
Он сел в освободившееся такси.
— Куда ехать? — не очень дружелюбно поинтересовался шофер.
— В «Прибалтийскую».
— Пятьдесят.
Обычно Фризе не прощал хамства. Если уж не срезал зарвавшегося водилу острым словцом — а это у него всегда получалось эффектно и доходчиво, — то уж, по крайней мере, интересовался, не сломался ли счетчик. Но сумма, названная водителем, по московским меркам выглядела смешной. В столице без ста тысяч нельзя было доехать от Большого театра до «Метрополя».
Встреча в лесу
Извилистая тропинка среди высоких сосен то подходила совсем близко к обрыву, под которым текла река Оредеж, то, будто убоявшись высоты, пряталась в глубине леса. А потом, набравшись мужества, снова нависала над кручей.
Этот берег местные жители называли Красным. В десятиметровом разломе красного песчаника, нависшем над рекой, гнездились береговые ласточки. Это было единственное место в округе, которое — по мнению Корнилова — представляло интерес для спелеологов. Здесь могли быть пещеры.
Он медленно шел по мягкой тропе, время от времени спускаясь по осыпям к воде. Внимательно разглядывая берег, удивляясь, что люди до сих пор не разорили его, не срыли бульдозерами для того, чтобы засыпать песком какое-нибудь не менее прекрасное болото.
Никаких намеков на пещеры, только ласточкины гнезда.
Выбираться наверх было нелегко — песок уплывал из-под ног, корни, за которые Корнилов хватался, то и дело обрывались. Он с досадой подумал о том, что отяжелел за последние годы. Слава богу, еще не нажил себе одышку!
Какая-то птица с шумом сорвалась с сосны рядом с ним. И тут же он услышал недовольный голос:
— Леший бы тебя побрал, мужик! Не мог на полчаса дольше поспать!
Из кустов вышел пожилой плотный мужчина с длинным удилищем в руке, зеленая офицерская рубашка расстегнута, через плечо брезентовая сумка.
— Вы еще удить не начали, а уже ругаетесь! — миролюбиво сказал генерал.
— Будешь ругаться! Все лето искал совку-сплюшку, голос хочу записать. Сегодня наконец повезло — а тут вы на прогулку выкатились. — Только сейчас Корнилов заметил, что на конце удилища прикреплен маленький микрофон. И от него вьется провод.
— Так вы голоса птиц записываете? Извините, что вспугнул певичку. Да ведь, наверное, прилетит еще?
— Прилетит, как же! — мужчина насупился и стал отцеплять от удилища микрофон, сматывать провода.
— Вы местный? — спросил
— С Батова.
— А у меня дача здесь недалеко.
— Знаю. Вы у Амельяновых дом купили. Генерал Корнилов. Почти как Лавр Георгиевич.
— И правда, — Игорь Васильевич подивился осведомленности мужчины. Подумал: «Живу тут, как бирюк, а небось все про меня знают. И этот ловец птичьих голосов! Хорош гусь. Накричал на генерала и радуется. Глаза хитрющие. Даже про Лавра Корнилова наслышан. Я вот его отчества и не помнил. А он знает. Может, учитель?»
Мужчина сложил свою амуницию в сумку, одним ловким ударом превратил длинное и пружинистое углепластиковое удилище в обыкновенную тросточку.
— В Москве на Птичьем рынке покупал. Нашенское. Получше японских. Одиннадцать метров, а как пушинка. «Мастер» называется. — Он улыбнулся: — Теперь можно и закусить. Не хотите разделить компанию? Чем бог послал.
— Не откажусь.
Они сели над обрывом на сухой мягкий мох. Солнце уже припекало вовсю. И мох, и разогретые золотистые стволы сосен, их густая хвоя наполнили воздух густым пьянящим ароматом. Где-то за рекой жгли костер, и к этому аромату примешивался легкий запах дымка.
— Мальчишки балуются, — сказал мужчина. — Как бы лес не подпалили. Такая сушь стоит. — И, вспомнив, что не представился, протянул Корнилову руку: — Борис Федорович! Старший сержант. Войну под Берлином закончил.
— Игорь Васильевич.
Сумка у Бориса Федоровича оказалась бездонной. Он выгреб из нее термос, сверток с бутербродами, пару яиц, алюминиевую кружку. Чуть помедлив, извлек на свет божий плоскую бутылочку с янтарной, похожей на коньяк жидкостью.
— Я, в общем-то, не пью, но когда в лес иду, прихватываю пузырек. Вдруг дождь, гроза… Когда вымокнешь — глоток настойки лучше всякого лекарства.
Корнилов усмехнулся. Дождей не было уже больше месяца. И пока не предвиделось.
— Не рано?
— Да мы по калявочке. Горло промочим. Грех не воспользоваться случаем. Теперь до конца дней буду рассказывать, как с генералом над Оредежем выпивал.
— Да и мне с орнитологами пьянствовать не приходилось.
В пузырьке была водка, настоянная на калгане, а в термосе душистый земляничный чай.
Они сделали по нескольку глотков настойки, а потом, слегка разомлевшие, пили чай: Корнилов — из алюминиевой кружки, Борис Федорович — из пластмассового стаканчика.
Внизу, в Оредеже, время от времени плескалась рыба. Было слышно, как за поворотом реки с шумом купаются дети.
Но вся эта благодать не подействовала на Корнилова умиротворяюще. Волна меланхолии с новой силой накатилась на него. Вот перед ним пожилой человек, наверное, учитель. Пенсионер. Игорь Васильевич внимательно взглянул на собеседника. Прикинул, сколько ему может быть лет: стариком не выглядит, но точно за семьдесят. Уж если войну под Берлином заканчивал! А вот нашел себе дело — голоса птиц записывает, радуется солнечному утру. И, наверное, не мучается от того, что оказался за бортом.