Поскольку я живу
Шрифт:
– Как посмотреть, - с улыбкой проговорил Дмитрий Иванович. – Я прошу тебя о встрече.
– Это еще зачем? – в секунду стала она на дыбы.
– Ничего страшного, поверь. Мне надо обсудить с тобой один важный вопрос, но не по телефону.
– Дим…
– Пожалуйста.
– Ты всегда умел огорошить, - категоричность рассеялась, и на краткое мгновение ему показалось, что Таня улыбается. Он почти видел, как она, восемнадцатилетняя, улыбается. Удивленно, растерянно, чуточку по-детски.
– Я приеду, куда скажешь.
– Хорошо… послушай… у меня будет совсем немного времени. Поля здесь, и у внука день рождения.
В трубке повисло молчание. Как же ему сейчас хотелось быть там, рядом с ними, а приходится довольствоваться согласием Татьяны на встречу.
– Срочно, - со вздохом сказал он.
Зорина тоже перевела дыхание. Слова о Лёне сорвались против ее воли. И значение Диминой паузы на другом конце она почему-то поняла очень быстро и очень точно. Будто бы он сам ей о нем поведал. И приняла безоговорочно – как его откровение.
Но дальше говорила уже с оглядкой на то, что, возможно, ему хотелось бы слышать.
– Мы... Понимаешь, я сейчас в клинике, именинника как раз выписывают. Ничего серьезного, просто отравление. Если бы где-то по пути. Я могу сказать, что заеду в… в «Шоколадницу», например. Ему конфеты нельзя, но мне-то можно, - Татьяна Витальевна негромко хихикнула. – Давай там, в кофейне. Тебе подойдет?
– Подойдет. Тань, сфотографируй их, пожалуйста.
– Прямо в больнице?
– Ну вы же из нее выйдете, - рассмеялся Мирошниченко.
– Хорошо, хорошо. Будут тебе фото. Неужели нет до сих пор?
– Таких – нет.
Она судорожно прижала ладонь к горлу и, вглядываясь в окно на другом конце больничного коридора, за которым все еще светило солнце, хотя время шло к вечеру, отсчитала несколько ударов своего сердца.
– Я сфотографирую. И где-то через час приеду, договорились?
– Я буду ждать, - сказал на прощание Дмитрий Иванович.
Таня кивнула куда-то в собственное безвоздушное пространство. И отняла телефон от уха. Мирошниченко уже сбросил. Ей оставалось только пялиться на экран и пытаться унять дрожь в руках. Одному богу известно, как она выдержала этот разговор.
Пять лет молчания – и вот оно снова. Никуда не делось. Если не делось за двадцать, то на что можно рассчитывать теперь? Медленно, как сомнамбула, она двинулась по больничному коридору в VIP-палату, где лежал Лёнечка и где сейчас его собирала Полина. Елену Петровну отпустили – нянек и без нее достаточно. Стас Штофель должен был ждать их у себя дома. А Зорина совсем забыла за эти пять минут, зачем и для чего. Димка всегда выбивал у нее почву из-под ног и заставлял испытывать сумасшедшее чувство волнения и тревоги. Раньше она считала это помешательством юности и первой любви. Сейчас – чем-то, с чем ей просто приходится существовать изо дня в день. Даже когда годами не вспоминает.
Но что могло заставить его нарушить молчание, она не знала. И боялась даже начинать гадать, потому что, давши слово их не трогать, он не трогал бы без серьезных причин.
И от этого ей снова стало страшно.
Татьяна Витальевна толкнула дверь в палату и улыбнулась дочери.
– Галка звонила, - сразу, с порога сообщила она. – Передает привет и поздравления.
– Как она? – дежурно спросила Полина, складывая в пакет машинки сына. Лёня, уже одетый, усиленно ей помогал.
– Как всегда. Жалуется на невестку, - задумчиво ответила мать, глядя на дочь. И на внука. Будто бы искала в них сейчас что-то, что могло заставить ее
– Вы готовы? – наконец, спросила она.
– Готовы, - сообщил мальчишка.
– Молодцы! – в тон ему обрадовалась бабушка. – А мама готова?
Полина бросила быстрый взгляд на мать и кивнула.
– Ну и замечательно, - продолжала забивать паузы своим щебетом Татьяна Витальевна. – Тогда идем.
Она легко подхватила сумку с вещами Лёни и, взглянув на светловолосого голубоглазого мальчугана (природа определенно отожгла), ухватившегося за По?лину руку так крепко, будто боялся ее отпустить, с трудом подавила тяжелый вздох. Сегодня у нее была другая задача. И она очень хорошо это понимала. Штофель не жаловал ее никогда, и сегодня пригласил на Лёнькин день рождения исключительно в качестве громоотвода. Кто-то в семье должен представлять собой классического ее члена. Родители Стаса, классические евреи, так и не принявшие Полину, на это звание вряд ли могли претендовать. К тому же, их и не было в стране, уехали в теплые края. А Плюшка… Плюшка – это Плюшка. У нее все через силу. И она даже не пыталась этого скрывать. Может быть, потому Лёнька так отчаянно вцепился сейчас в ее ладонь? Дети все чувствуют.
Выйдя на улицу, Татьяна Витальевна снова разулыбалась и проговорила:
– Солнце такое! Люблю, когда день начинает увеличиваться. Поль, давай я вас возле тех магнолий щелкну, а?
– Ну щелкни, - усмехнулась Полина и подошла к деревьям, про которые сказала мать. Рядом, не отставая, семенил Лёнька.
– На руки его возьмешь? Чтоб лица рядом.
Полина подхватила сына, и тот, обняв ее за шею, крепко прижался к ней, насколько хватало его силенок.
– Лёнь, скажи сы-ы-ыр!
Ребенок в точности повторил бабушкину мимику, с энтузиазмом при этом выводя букву «Р». Так Татьяна Витальевна и сделала несколько снимков на камеру телефона. На светлые По?лины волосы легко ложилось солнце, заставляя их посверкивать под лучами. Ветер разметал серебристые нити, а Зорина подумала, что никогда не видела ничего красивее. Лучше лебедей в Черноморске. Лучше всего на свете.
Ну почему же нет, как не было, чуточки счастья? Или проклятье матери легло и на дочь?
А ведь Татьяна Витальевна, несмотря ни на что, чувствовала себя счастливой, пусть и всего лишь в половину сердца, до По?линых двадцати лет, пока не появился Ваня. Она себя собрала по кускам, а дочь – нет. Даже выйдя замуж, даже вырвавшись на свободу. Даже добившись в карьере того, о чем и мечтать не могла. Музыка – спасение. Но не отдушина. Сын – неизбежная часть жизни, но не главная ее составляющая.
Магнолии красиво устроились на По?линых плечах, будто бы обнимая ее. И их розовый цвет делал светлый дочерин взгляд еще более голубым, холодным. Совсем как у Димы. И совсем как у Лёньки, похожего на нее как две капли воды. Штофелевская только ямка на подбородке.
– Все, - улыбнулась Зорина, убрала телефон и попросила: – Забросьте меня в «Шоколадницу»? Я недолго. Потом не знаю, когда выберусь. Оттуда сразу к вам. А, Поль?
– Конечно, мам, - отозвалась Полина. – Хочешь, попрошу Стаса, и мы приедем завтра к тебе?