После гегемонии. Что будет с ними и с нами

Кеохейн Роберт

Марксистские представления о гегемонии

Для марксистов фундаментальными силами, влияющими на мировую политическую экономику, являются классовая борьба и неравномерность развития. Межнациональная история динамична и диалектична, а не циклична. Маневры государств отражают этапы капиталистического развития и противоречия этого развития. Для марксиста бесполезно обсуждать гегемонию или функционирование международных институтов, если не понимать, что в современной мировой системе они действуют в капиталистическом контексте, сформированном эволюционными закономерностями и функциональными требованиями капитализма. Детерминисты могут называть эти требования законами. Историки могут рассматривать эти закономерности

как некий ключ к разгадке довольно открытого процесса, на который тем не менее оказывает глубокое влияние то, что было раньше: люди сами творят свою историю, но не так, как им хочется.

Любая подлинно марксистская теория мировой политики начинается с анализа капитализма. Согласно марксистской доктрине, никакое плавное и поступательное развитие производительных сил в рамках капиталистических отношений производства не может продолжаться долго. Противоречия неизбежно появятся. Скорее всего, они будут принимать форму тенденций к стагнации и снижению нормы прибыли, но могут также выражаться в кризисах легитимности капиталистического государства, даже в отсутствие экономического кризиса (Habermas, 1973/1976). Любой «кризис гегемонии» обязательно будет в то же время – и в более фундаментальном смысле – кризисом капитализма.

Для марксистов теории гегемонии неизбежно являются частичными, поскольку они не объясняют изменений в противоречиях, стоящих перед капитализмом. Тем не менее марксисты часто использовали концепцию гегемонии, неявно определяемую просто как господство, в качестве способа анализа поверхностных проявлений мировой политики при капитализме. Для марксистов, как и для меркантилистов, богатство и власть взаимодополняемы: одно зависит от другого. Как отмечает Дэвид Сильван (1981), анализы марксиста Фреда Блока и реалиста Роберта Гилпина весьма схожи: оба подчеркивают роль гегемонии США в установлении порядка после Второй мировой войны и тревожные последствия эрозии американской власти.

Работы Иммануила Валлерстайна также иллюстрируют этот момент. Он старается подчеркнуть, что современную мировую историю следует рассматривать как историю капитализма как мировой системы. За исключением «относительно мелких ошибок», обусловленных географией, особенностями истории или везением, «именно действия сил мирового рынка усиливают различия, институционализируют их и делают невозможным их преодоление в долгосрочной перспективе» (1979, с. 21). Тем не менее, рассматривая конкретные эпохи, Валлерстайн делает акцент на гегемонии и роли военной силы. Голландская экономическая гегемония в XVII веке была разрушена не действием системы мирового рынка или противоречиями капитализма, а силой британского и французского оружия.

Принятие Марксом меркантилистских категорий поднимает проблему аналитической двусмысленности, связанную с отношениями между капитализмом и государством. Марксистам, придерживающимся этого подхода, трудно сохранять классовую направленность, поскольку для объяснения международных событий единица анализа смещается на страну, а не на класс. Это проблема как для Блока, так и для Валлерстайна, поскольку часто кажется, что их принятие анализа, ориентированного на государство, отодвинуло понятие класса на теневой фон политической экономии. Загадка взаимоотношений между государством и капитализмом нашла отражение и в старом споре между Лениным и Каутским об «ультраимпериализме» (Lenin, 1917/ 1939, pp. 93–94). Ленин утверждал, что противоречия между капиталистическими державами являются фундаментальными и не могут быть разрешены, в противовес мнению Каутского, что капитализм может пройти через фазу, в которой капиталистические государства могут сохранять единство в течение значительного периода времени.

Успешное существование американской гегемонии в течение более четверти века после окончания Второй мировой войны подтверждает прогноз Каутского о стабильности ультраимпериализма и противоречит тезису Ленина о том, что капитализм сделал империализм неизбежным.

Однако

это не решает вопроса о том, может ли ультраимпериализм сохраняться в отсутствие гегемонии. Анализ современной ситуации в марксистской терминологии предполагает, что одна из форм ультраимпериализма – американская гегемония – сейчас разрушается, что ведет к росту беспорядков, и что вопрос в настоящее время заключается в том, «приведет ли все это в конечном итоге к новому капиталистическому мировому порядку, к революционному переустройству мирового общества или к общей гибели господствующих классов и наций». С марксистской точки зрения вопрос заключается в том, можно ли возродить ультраимпериализм новыми усилиями по межкапиталистическому сотрудничеству или, напротив, фундаментальные противоречия в капитализме или в сосуществовании капитализма с государственной системой препятствуют такому восстановлению.

Ключевой вопрос этой книги – как можно сохранить международное сотрудничество между развитыми капиталистическими государствами в отсутствие американской гегемонии – ставит, по сути, ту же проблему. Взгляд на эту проблему схож со взглядами Каутского и его последователей, хотя терминология отличается. Я утверждаю, что общие интересы ведущих капиталистических государств, подкрепленные эффектом существующих международных режимов (в основном созданных в период американской гегемонии), достаточно сильны, чтобы сделать устойчивое сотрудничество возможным, хотя и не неизбежным.

Несмотря на сходство моих проблем с проблемами многих марксистов, я не принимаю их категорий в данном исследовании. Марксистские следствия из «законов капитализма» недостаточно хорошо проработаны, чтобы на них можно было опираться для выводов об отношениях между государствами в мировой политической экономике или для анализа будущего международного сотрудничества. Если в капитализме существуют фундаментальные противоречия, то они, несомненно, окажут большое влияние на будущее международное сотрудничество; но существование и природа этих противоречий представляются слишком туманными, чтобы включать их в мою работу.

Как следует из этого обсуждения, марксистские представления о международном гегемонии отчасти проистекают из сочетания реалистских представлений о гегемонии как господстве с аргументами о противоречиях капитализма. Но это не единственный марксистский вклад в дискуссию. В мысли Антонио Грамши и его последователей гегемония отличается от простого господства. Как выразился Роберт В. Кокс:

Антонио Грамши использовал понятие гегемонии, чтобы выразить единство объективных материальных сил и этико-политических идей – в марксистских терминах, единство структуры и надстройки, – в котором власть, основанная на господстве над производством, рационализируется через идеологию, включающую компромисс или консенсус между доминирующими и подчиненными группами, и принимает преимущественно консенсусную форму, в отличие от негегемониальной, в которой существуют явно соперничающие державы и ни одна из них не смогла установить легитимность своего господства.

Ценность этой концепции гегемонии заключается в том, что она помогает нам понять готовность партнеров гегемона подчиниться гегемониальному лидерству. Гегемоны нуждаются в покорности, чтобы иметь возможность построить структуру мирового капиталистического порядка. Добиваться этого силой слишком дорого и, возможно, саморазрушительно; в конце концов, ключевое различие между гегемонией и империализмом заключается в том, что гегемон, в отличие от империи, не доминирует над обществами через громоздкую политическую надстройку, а скорее контролирует отношения между политически независимыми обществами через сочетание иерархий контроля и функционирования рынков. Гегемония опирается на субъективное осознание элитами второстепенных государств того, что они получают выгоду, а также на готовность самого гегемона пожертвовать ощутимыми краткосрочными выгодами ради неощутимых долгосрочных преимуществ.