После гегемонии. Что будет с ними и с нами
Шрифт:
Глава вторая
Политика, экономика и международная система
Роберт Гилпин предложил полезное рабочее определение фразы «мировая политическая экономия» (1975, с. 43):
Вкратце, политическая экономия в данном исследовании означает взаимное и динамичное взаимодействие в международных отношениях стремления к богатству и стремления к власти.
Причинно-следственная связь носит не однонаправленный, а взаимный характер: с одной стороны, распределение власти создает модели прав собственности, в рамках которых производится и распределяется богатство; с другой стороны, изменения в эффективности производства и доступе к ресурсам влияют на отношения власти в долгосрочной перспективе. Взаимодействие между богатством и властью динамично, поскольку и богатство, и власть постоянно меняются, равно как и связи между ними.
Богатство и власть связаны в международных отношениях через деятельность независимых акторов, наиболее важными из которых являются государства, не подчиняющиеся всемирной правительственной иерархии. Не существует авторитетного распределителя ресурсов: мы не можем говорить о «мировом обществе», принимающем решения об экономических результатах. Не существует последовательного и принудительного набора
Все это понимают студенты, изучающие международные отношения.
Труднее понять значение основных и вводящих в заблуждение терминов «богатство» и «власть». Гилпин определяет богатство как «все (капитал, земля или труд), что может приносить доход в будущем; оно состоит из физических активов и человеческого капитала (включая эмпирические знания)». Проблема с этим определением заключается в том, что оно, похоже, ограничивает богатство инвестиционными товарами, исключая активы, которые просто приносят пользу при потреблении. Съедобные продукты питания, достаточное количество бензина для езды на автомобиле, декоративные украшения – все это, говоря обычным языком, считается богатством, но в определении Гилпина они исключаются. Определение богатства Адамом Смитом как «годового продукта земли и труда общества» (1776/1976, p. 4) позволяет избежать этой трудности, но создает другую, поскольку относится к потоку доходов, а не к запасам активов. Наше обычное современное употребление слова «богатство» относится к понятию запаса, а не потока. Принимая это во внимание, мы могли бы последовать за Карлом Поланьи, рассматривая богатство как «средство удовлетворения материальных потребностей» (1957/1971, p. 243). Определение Поланьи, однако, также подвергается убедительным возражениям. Лайонел Роббинс (Lionel Robbins, 1932, p. 9) полвека назад указал, что если экономика относится только к удовлетворению материальных потребностей, то она включает в себя услуги повара, но не танцовщицы. И хотя повар производит материальный продукт, конечная цель (удовольствие от вкусной еды) может быть столь же нематериальной, как и конечная цель посещения балета или оперы.
Учитывая это возражение, мы могли бы определить богатство просто как «средства удовлетворения желаний», или все, что приносит полезность, будь то в форме инвестиций либо потребления. Достоинством этого определения является то, что оно рассматривает богатство как запас ресурсов, не исключая произвольно ни потребительские товары, ни нематериальные источники удовлетворения потребностей. Однако оно остается чрезмерно широким в двух отношениях. Во-первых, в нем отсутствует ссылка на дефицит. В неоклассическом экономическом анализе ценность деривативна по отношению к рыночным отношениям: богатство может быть оценено только после того, как рынок оценит различные товары или услуги. То, что не является дефицитом, не имеет рыночной стоимости. Например, чистая вода может считаться «продуктом земли», но в экологически чистом обществе она не будет представлять собой богатство, поскольку будет бесплатной. В неоклассической теории стоимости решающее значение имеет «меновая стоимость», а не «потребительная стоимость». Во-вторых, даже если мы примем во внимание дефицит, нам все равно придется различать ценные переживания, которые нельзя обменять на деньги, не меняя их внутренней природы (такие как любовь, чистая дружба и способность заставить других почувствовать, что они находятся в состоянии благодати), и те, которые можно обменять (такие как сексуальные отношения с незнакомцами, услуги, оказанные деловым партнерам, и способность вызывать «это чувство пепси»). Это делается путем ограничения «богатства» средствами удовлетворения желаний, которые не только дефицитны, но и рыночны: их можно купить и продать на рынке. Таким образом, «стремление к богатству» в мировой политэкономии означает стремление к рыночным средствам удовлетворения желаний, независимо от того, будут ли они использоваться для инвестиций или потребляться их владельцами.
Гилпин утверждает, что «природа власти еще более неуловима, чем природа богатства». Однако вместо того чтобы вступать во «внутридисциплинарную перепалку» по этому поводу, он следует определению власти, данному Гансом Моргентау, как «контроля человека над умами и действиями других людей». Власть, по мнению Гилпина, относится к причинно-следственным связям и зависит от контекста, в котором она осуществляется: «в международных отношениях не существует единой иерархии власти» (1975, с. 24).
Определение власти в терминах контроля достаточно правдоподобно, но оно не решает вопроса о ценности концепции в изучении политики. Чтобы использовать концепцию власти для объяснения поведения, необходимо уметь измерять власть до объясняемых действий и строить модели, в которых различные объемы или типы власти приводят к различным результатам. То, что Джеймс Г. Марч назвал «моделями базовой силы», предназначено для достижения этой цели путем использования осязаемых измерений ресурсов власти – таких как количество людей, качество оружия или богатство – для предсказания результатов политических споров. Однако предсказания этих моделей неточны, отчасти потому, что некоторые акторы больше заботятся об определенных результатах, чем другие, и поэтому готовы использовать большую долю своих ресурсов для их достижения (March, 1966; Harsanyi, 1962/1971). Таким образом, модели базовых сил, такие как «грубая» теория гегемонистской стабильности, рассмотренная в главе 3, полезны лишь в качестве первого приближения. Эти модели можно уточнить, добавив вспомогательные гипотезы, которые
Выше мы видели, что в неоклассической экономической теории стоимости богатство не используется в качестве первичной категории для объяснения спроса или цен; напротив, стоимость (следовательно, богатство) выводится из спроса и предложения, что отражается в движении цен на рынках. Таким образом, концепции власти и богатства имеют общий недостаток в качестве основы для экспланации поведения: чтобы оценить власть акторов или то, является ли данный товар, услуга или сырье богатством, необходимо наблюдать поведение во властных отношениях или на рынках.
Взаимодополняемость богатства и власти
Размышления о богатстве и власти как целях государства вскоре приводят к выводу, что они дополняют друг друга. Для современных государственных деятелей, как и для меркантилистов XVII и XVIII веков, власть является необходимым условием изобилия, и наоборот. Два примера, рассмотренные более подробно в последующих главах, иллюстрируют этот тезис. В конце 1940-х годов американская мощь использовалась для создания международных экономических механизмов, соответствующих структуре американского капитализма; и наоборот, военная мощь США в долгосрочной перспективе зависела от тесных экономических, а также политических связей между Соединенными Штатами, с одной стороны, и Западной Европой и Японией – с другой. Сказать, что американские экономические или политические цели были первичными, как это часто делают историки, вовлеченные в споры о холодной войне, – значит упустить суть, которая заключается в том, что экономические интересы США за рубежом зависели от создания политической среды, в которой мог бы процветать капитализм, а американские политические интересы и интересы безопасности зависели от экологического восстановления в Европе и Японии. Эти две группы целей были неразрывно связаны, и для их достижения требовалась схожая политика. Точно так же, когда в 1974 году Соединенные Штаты предложили создать международное энергетическое агентство, чтобы помочь справиться с переходом власти над нефтью к странам-производителям, они сделали это как для того, чтобы справиться с экономическими последствиями роста цен на нефть, так и для усиления собственного политического влияния. Эффективные международные действия по облегчению экономического положения казались невозможными без американского лидерства; и наоборот, влияние и престиж США, вероятно, усилились бы благодаря успешному руководству коллективными усилиями по обеспечению энергетической безопасности.
Взаимодополняемость богатства и власти обеспечивает преемственность между мировой политической экономией XVII века и современной. Большинство правительств по-прежнему придерживаются положений, которые Джейкоб Винер приписывает меркантилистам XVII века (1948, с. 10):
1) богатство является абсолютно необходимым средством для власти, будь то безопасность или агрессия; 2) власть необходима или ценна как средство для приобретения или удержания богатства; 3) богатство и власть являются конечными целями национальной политики; 4) существует долгосрочная гармония между этими целями, хотя в определенных обстоятельствах может потребоваться на время принести экономические жертвы в интересах военной безопасности, а значит, и долгосрочного процветания.
Оговорка, которую Винер предлагает к своему четвертому пункту, очень важна. В краткосрочной перспективе существуют компромиссы между стремлением к власти и стремлением к богатству. Одна из задач студентов, изучающих международную политическую экономику, – проанализировать эти компромиссы, не забывая о долгосрочной взаимодополняемости, лежащей в их основе.
Для Соединенных Штатов в 1980-х годах, как и для кантилистических государственных деятелей XVII века и американских лидеров конца 1940-х годов, ключевыми являются компромиссы не между властью и богатством, а между долгосрочными интересами власти/богатства государства и частичными интересами отдельных торговцев, рабочих или производителей, с одной стороны, или краткосрочными интересами общества – с другой. Соединенные Штаты – не единственная страна, которая не смогла сформулировать долгосрочные цели, не идя на уступки частичным экономическим интересам. Винер отмечает, что в Голландии в XVII и XVIII веках, «где купцы в значительной степени принимали непосредственное участие в управлении государством, основные политические соображения, включая саму безопасность страны или ее успех в войнах, в которых она фактически участвовала, неоднократно уступали место корыстолюбию купцов и их нежеланию вносить адекватный вклад в военное финансирование» (1948, с. 20). В Великобритании также «автономность деловых связей и традиций», по словам Винера, препятствовала преследованию государственных интересов. В годы реализации плана Маршалла американским администраторам приходилось иметь дело с «особыми требованиями американского делового и сельскохозяйственного сообщества, которые ожидали прямой и скорой прибыли от программы – и которые были хорошо представлены в Конгрессе.
Общие цели многосторонней торговли, безусловно, отвечали интересам всех этих групп; однако они, в отличие от Госдепартамента, были готовы подорвать достижение общей цели ради даже самой незначительной сиюминутной выгоды» (Kolko and Kolko, 1972, pp. 444–445).
Конфликт между краткосрочными и долгосрочными целями возникает в основном в виде выбора между потреблением, с одной стороны, и сбережениями или инвестициями – с другой. Когда экономика недоинвестирует, она отдает предпочтение настоящему, а не будущему. Аналогичные понятия можно использовать и при обсуждении энергетики. Государство инвестирует в силовые ресурсы, когда привязывает к себе союзников или создает международные режимы, в которых оно играет центральную роль. В 1930-е годы Германия придерживалась «силового подхода» в торговых вопросах, изменяя структуру внешней торговли таким образом, чтобы ее партнеры были уязвимы перед ее собственными действиями (Hirschman, 1945/ 1980). После Второй мировой войны американская политика имела более широкую географическую направленность и была менее принудительной, но она также делала упор на силовые инвестиции. Соединенные Штаты шли на краткосрочные экономические издержки, такие как дискриминация американских товаров в Европе в начале 1950-х годов, ради политического влияния, которое могло привести к долгосрочным выгодам. Они создали международные режимы, которые вращались вокруг Вашингтона и от которых его союзники сильно зависели.