После измены (сборник)
Шрифт:
Разве для нее такая жизнь? Да уже и не для него. Все – чужое, ненужное. Все раздражает. Завязали, хорош. Однажды еще съездил, года через три, – племяш утонул, от старшей сестры. Ну и на могилку к матери – заодно. Совесть очистил.
Нет у него больше никого. Только она.
Да и никого больше и не надо. Она одна для него – все. И мать, и сестра, и жена, и дочь.
Ну, какое же счастье! Вот ее жалко – она-то такого не испытала! Хотя… Разве он знает? В курсе разве? Что у нее там было, до него?
А ему и знать не надо! Все, что ему надо, – у него есть. Она.
В
Потому что понимает – ни больницы, ни моря без него не будет. Невозможно без него. Такое вот условие дьявольского пари!
Смирилась. Почти.
Нинка на кухне опять громыхает. Сколько в человеке грохота, неловкости. Стучит в дверь:
– А на первое что? А на второе? А компот?
Бестолочь! Тупица непроходимая. Все прописано и все оставлено – мясо, капуста, картошка. Нет, надо еще уточнить. Еще сто нелепых вопросов. Сто дурацких телодвижений.
Сказала:
– Оставь меня в покое! Делай, что хочешь. Мне не важно. Только тише, ради бога тише!
Обиделась.
Нинка хозяйку ненавидела. Всей душой ненавидела. Называла про себя фифой, цацей, барыней хреновой. Ни рожи, ни кожи. Тела – и того нет. Высохла вся от злости и безделья. Для чего такие бабы на свете живут? Вот для чего? Только небо коптят, атмосферу заражают. А ведь и квартира, и деньги, и муж.
Муж – это главное. Даже чуть-чуть главнее квартиры. Самую малость. Если бы дали выбирать – задумалась бы. Какой бы другой мужик – да не надо задаром. А тут он, Ванечка. Горячий, торопливый – но ей, Нинке, нравится. Все по-быстрому, но по делу. Правда, слов хороших не говорит. Все слова для фифы бережет, для цацы своей. Ну и пусть! Зато на ее подушке лежит, не на фифиной! И обнимает – ее. И целует ее. И руки его – по ее телу, по ее груди, по ее животу.
А фифа сохнет в одиночестве. К себе не пускает. То болеет, то не в духах.
А ей, Нинке, на руку – Ванечка, как пес голодный, на нее бросается. Терзает до одури, бешеный прямо. А ей того и надо. Ей хорошо! Здоровья у нее на троих. Как лошадь ломовая – все нипочем. Пусть терзает – ей сладко. И еще слаще – оттого, что фифа с рогами. Да еще с какими!
Как же она ее ненавидит! Сдохла бы, прости господи! И тогда – и Ванечка, и квартира… Все бы ей досталось, Нинке. А что, не заслужила? Что, хуже этой барыньки сушеной? А уж какая из Нинки была бы жена! Хозяйка какая! Это сейчас – вполноги, с неохотой… А если бы… И квартиру бы драила с утра до ночи так, чтобы блестело все, сверкало чтобы. И пироги бы Ванечке пекла, и варила
Ничего – ждать она умеет. Жизнь научила.
Посмотрела на чашку «мадамы» – синюю в золотой каемкой, усмехнулась и смахнула со стола. Лети, чашечка! Вот дура эта слезливая расстроится! Скулить начнет, ручки заламывать.
Ха-ха! И станет Нинке хорошо! Так хорошо, будто мамка ей в детстве мороженку купила.
А глупая чашка упала и не разбилась. Просто закатилась под стол.
Нехорошая примета, нехорошая. Посуда бьется к удаче. А где она, Нинкина удача? Опять, что ли, заблудилась?
– Надо, миленькая, надо! Надо, родная моя! – Он лежит рядом и не верит своему счастью. Ее голова на его руке. Рука затекла, но он боится пошевелиться. Не спугнуть бы! Счастье это не спугнуть.
Она плачет, и он гладит ее по голове. Приговаривает. И уговаривает. Говорит, что в больницу необходимо. Что поделаешь – пора привыкнуть. Да и делов-то на копеечку, на месячишко, не больше. Программа известна, врачи свои. Палату обещали трехместную, уже легче. А он – каждый день, ради бога! Да хоть и три раза на дню! Если бы она согласилась!
– Что поделаешь, девочка моя, что поделаешь! Слово есть такое – «надо». А время пролетит! Уж за это ты не беспокойся! И заведующий говорит, что лекарство есть новое. Прекрасное, говорит, лекарство. Медицина, знаешь ли, на месте не стоит. Семимильными шагами – вперед. Глядишь – скоро и вовсе про болезнь нашу забудем! Чем черт не шутит! – Он рассмеялся. – И на море! Махнем не глядя! Снимем домик на берегу, чтобы до моря три минуты. Море – теплющее, к августу прогретое. Солнышко мягкое, усталое. Виноград там такой! Божечки мои! Прозрачный и крупный, на просвет. Как стеклянный. А тебе виноград – самое то. В нем витаминов!..
Она отвернулась:
– Иди. Все. Я устала.
Он растерялся – на полуслове ведь оборвала. И к двери.
– Хорошо, хорошо! Ты только не волнуйся! Отдыхай! Все будет хорошо!
Она не ответила.
Ничего хорошего не будет. Ничего. Все хорошее в ее жизни уже было. И море было, холодное, весеннее, ярко-синее. И солнце было, и виноград. Нет, винограда не было. Какой виноград в мае месяце? Да и на черта ей виноград?
Счастье было! Любовь! Радость – от всего! Такая, что голову ломило.
А вы говорите – виноград…
А в больницу надо, он прав. Она сама все понимает. Значит, надо пережить. Уже давно пора с этим смириться и относиться к этому, как к данности.
Вот то, что знобит все время, – плохо. Очень плохо. Значит – температура. Она не меряет – неохота. Надоело. Просто чувствует, что высокая, и оба это понимают, но не обсуждают – не принято. Никогда она ему не жалуется – ну, в редких случаях. И не плачет. Вот сегодня сорвалась, нервы не выдержали.
Ладно, хватит нюни распускать. Больница – значит, больница. У всех своя судьба. У нее – вот такая. Хватит.