Последнее дело "Валетов"
Шрифт:
Карасёв дружил с ним. Поэтому, прежде чем идти к князю, заглянул к Григорию Ивановичу.
— Как сегодня его сиятельство, Гриша? Грозен?
— Лучше и не спрашивай, Матвеич. Сильно не в духе. С утра редактора "Московского листка" Пастухова принимал — ногами топал, грозил газету закрыть.
— Из-за Хлудовых?
— За них. А потом и самим Хлудовым досталось на орехи. Вы, мол, своим крохоборством фабричных сами до бунта доведёте, я вам этого не позволю… Сейчас у него ещё кто-то из заводчиков. И этого распекает.
— А нас-то, зачем вызвал?
— Что-то
Они прошли в приемную. Из-за неплотно прикрытой двери доносился голос Долгорукова:
— Да как вы посмели?! Вы всю Москва — реку заразили нечистотами из потайных труб… Я этого не потерплю!
Открылась дверь и из кабинета, красный, словно из парной, выскочил довольно молодой человек, одетый по последней парижской моде. Лавровский знал этого франта. Юлий Петрович Гужон — владелец Московской шёлковой мануфактуры и металлического завода, действительный член бегового общества. Только не любовь к рысакам привела его в общество, а возможность, в непринужденной обстановке, заводить знакомства с нужными людьми. И таких "спортсменов" становится все больше и больше, с горечью подумал Алексей,
Увидев Лавровского, Гужон остановился:
— Оклеветала меня ваша газетёнка! Наврала про какие-то потайные трубы! Я вас всех за это по судам затаскаю.
У Лавровского, сами по себе, сжались кулаки. Ну не любил он этих иностранцев, приезжающих в Россию с одной целью — нахапать. Решительно шагнул к Гужону:
— Оклеветали, наврали… За такие слова можно и по…
— Алексей! — рявкнул Карасёв.
— А что я? — уже успокоившись, безмятежно улыбнулся Алексей. — Я просто хотел предостеречь Юлия Петровича от необдуманных высказываний… А потайные трубы имеются. Я лично весь берег облазил, а нашёл…
— Проходите, проходите, его сиятельство ждёт, — поторопил их адъютант генерал-губернатора.
Владимир Андреевич Долгоруков, кутаясь в широкий шёлковый халат, расхаживал по просторному кабинету:
— Всю рыбу в Москва-реке потравили… Но я этого так не оставлю… Ишь, трубы потайные понастроили!
— Это он их нашёл, — Карасёв указал на Лавровского — И в газете пропечатал.
Долгоруков остановился:
— А, так вы в "Листке" у Пастухова служите! Скажите-ка мне, кто написал возмутительный фельетон о хлудовской мануфактуре?
Карасёв, на всякий случай, предостерегающе толкнул репортёра локтем в бок.
— Не знаю, ваше сиятельство, — Алексей попытался придать своему голосу искреннее сожаление. Даже вздохнул, для большей убедительности.
— Сразу видна твоя выучка, Аристарх, — не то осуждающе, не то одобрительно сказал генерал-губернатор. — Всё знаю, да молчать умею… Впрочем, я пригласил вас совсем по другому делу. Ведь вы, молодой человек, кажется, лучший московский сыщик по лошадиной части?
— Первейший, — вместо Лавровского ответил
— Помню, Аристарх, всё помню. Потому и позвал… Вчера в Москве, проездом в Крым был его императорское высочество Константин Николаевич.
Дядя нынешнего императора великий князь Константин Николаевич с молодости слыл либералом. За это племянник, как только взошёл на престол, прогнал его со всех постов — из председателей Государственного совета, и из генерал-адмиралов российского флота. Но, тем не менее, согласно этикету, Долгоруков поехал на вокзал. Поприветствовал, пожелал хорошо отдохнуть. А Константин, со свойственной ему грубостью, принялся отчитывать генерал-губернатора, как мальчишку:
— Пора тебе на покой, князь, раз не способен навести порядок во второй столице. Развёл жульё всякое!
Представляю, как живется простым обывателям, если у тебя великих князей облапошивают!
Оказалось, облапошили его сына, Дмитрия Константиновича. Тот был страстным лошадником. Даже переругался с отцом, желавшим определить его в морскую службу. Но настоял на своём — пошёл в гвардейскую кавалерию. А недавно решил завести свой конный завод… Короче, как понял Алексей, молодой великий князь стал жертвой тех же мошенников, которые "надули" купца Живаго и герцога Лейхтенбергского.
— Непременно надо отыскать прохвостов! — начал горячиться Долгоруков. — Я покажу этому…
Осёкся, поняв, что чуть не сказал лишнее. Продолжал, уже спокойно:
— Надо наглядно показать его императорскому высочеству, что он глубоко заблуждается, насчёт московских порядков. Пусть удостоверится — в Москве раздолья для мошенников нет. Но, сами понимаете, излишняя огласка этой истории не желательна…
Алексей попытался было выяснить у Владимира Андреевича какие-либо подробности, но тот их и сам не знал:
— Обратитесь к управляющему Дмитрия Константиновича ротмистру Измайлову. Он сейчас в Москве. Аристарх, если потребуется какое содействие полиции, жандармского управления, или ещё кого, скажи, что я распорядился…
— И вот ещё, ваше сиятельство, тут такая оказия, — Карасёв хотел доложить об одном из участковых приставов, попавших под подозрение.
Но в это время вошёл Вельтищев:
— Ваше сиятельство, завтрак подан.
— Подожди, Григорий, — недовольно поморщился Долгоруков. — Дел много накопилось, посетителей полна приемная.
— Доктор велел, чтобы вы кушали ровно в десять, — продолжал настаивать камердинер. — Извольте в столовую. А калачи-то филипповские сегодня какие! Ещё горячие, с изюмом.
И шёпотом, обращаясь к Карасёву:
— Иди Аристарх, иди… Если чего важное доложить не успел — потом мне расскажешь, а я передам…
Когда они вышли из кабинета, Карасёв тяжело вздохнул:
— Понятно теперь, почему Владимир Андреевич гневен. У Константина язык злой, ославит на весь свет — в Москве, мол, порядка нет… Как полагаешь, Лёша — не осрамимся перед князем? Отыщем мошенников?