Последние Девушки
Шрифт:
Мне вспоминается, как она смотрела на меня, когда я много лет назад разгромила кухню. От боли у нее потемнели глаза. В зрачках плескался невыразимый страх. О Господи, как же мне хотелось навсегда забыть этот взгляд – точно так же, как я забыла тот час в «Сосновом коттедже». Навсегда стереть из памяти. Закрасить такой черной краской, чтобы никогда его больше не видеть.
– Почему ты мне об этом ничего не сказала?
– Я пыталась, – говорит она, слишком усердствуя в порыве притворного возмущения, –
– Мама, ты говорила с Лайзой две недели назад! – восклицаю я. – И сразу после этого должна была позвонить мне.
– Я хотела защитить тебя. Как мать, это мой долг.
– От таких вещей меня защищать не стоит.
– Я всего лишь хочу, чтобы ты была счастливой, – продолжает мама, – больше ничего. Счастливой, довольной, нормальной.
В последних словах сосредоточены все ее надежды и все мои поражения. Произнести их – все равно что швырнуть во время разговора гранату. С той лишь разницей, что взрывается не она, а я.
– Мама, я не нормальная! – кричу я, и мои фразы ударяются о лобовое стекло и отскакивают обратно. – После того, что со мной случилось, у меня нет никаких шансов быть нормальной!
– Что ты такое говоришь! – восклицает она. – Да, у тебя была проблема, но мы обо всем позаботились, и сейчас все в порядке.
Уголки глаз обжигает слезами. Я изо всех сил пытаюсь их сдержать, но они все равно катятся по щекам, когда я говорю:
– У меня абсолютно ничего не в порядке.
Мама смягчает тон. В ее голосе появляется нечто, чего я уже не слышала много лет – озабоченность.
– Куинси, почему ты мне никогда об этом не говорила?
– А я и не должна была ничего говорить, – отвечаю я, – ты сама должна была увидеть, что со мной что-то не так.
– Но внешне казалось, что у тебя все хорошо.
– К этому, мама, меня вынудила ты. Таблетками и явным нежеланием обсуждать мои проблемы. Это ты во всем виновата, и теперь я…
И что же я теперь?
Очевидно, в полной заднице.
Я могу перечислить маме все аспекты жизни, в которых не могу чувствовать себя полноценным человеком. Мне грозят неприятности с полицией. Вполне возможно, что я прячу убийцу Лайзы в квартире, которую могу себе позволить только потому, что моих друзей прирезали. Я пристрастилась к «Ксанаксу» и вину. Притворяюсь, что никакой депрессии у меня нет. Что я не злюсь. А еще я одинока. Даже когда рядом Джефф, иногда я чувствую себя невыносимо одинокой.
Но хуже всего, что я никогда не поняла бы этого без Сэм. Она, конечно, меня раскачала. Все эти проверки, провокации и подстрекательства, преследующие цель что-нибудь обо мне разузнать, выудить пусть даже крохотные подробности того, что я с таким удовольствием забыла.
Теперь все рушится на меня. Я чувствую себя как забиваемый молотком гвоздь – хрупкий, вибрирующий, все глубже вонзающийся непонятно во что, откуда нет выхода.
– Мама, а какой у Лайзы был голос?
–
– Мне нужно описание, – говорю я. – Хрипло? Резко?
– Я ничего такого не заметила.
Охватившее маму замешательство очевидно. Я представляю, как она озадаченно смотрит на телефон.
– В отличие от тебя, я раньше с Лайзой не общалась и поэтому не знаю, какой у нее должен быть голос.
– Мама, пожалуйста, попытайся вспомнить хоть что-нибудь.
Она в последний раз погружается в глубокое молчание. Я с силой сжимаю в руках руль, надеясь, что она вспомнит. И хотя в прошлом Шейла Карпентер подводила меня множество раз, сегодня она оправдывает возложенные на нее надежды.
– Она часто умолкала, – говорит она, не замечая скрытой в этой фразе иронии. – Мы говорили, потом была пауза. И каждый раз она вздыхала.
– Вздыхала?
– Да, только очень тихо.
Я узнала, что нужно. Этим сказано все.
– Ну все, мама, мне пора.
– С тобой все будет в порядке? – спрашивает она. – Пообещай мне, что будешь себя беречь.
– Да, все будет хорошо, обещаю тебе.
– Не знаю, что там у тебя происходит, но, надеюсь, я тебе помогла.
– Да, мама, – отвечаю я, – спасибо. Ты действительно помогла, причем даже не догадываешься как.
Потому что теперь я знаю: паузы, которые слышала мама, не имели никакого отношения к вздохам. Это был звук сигаретных затяжек.
А это означает, что она говорила не с Лайзой.
Она говорила с Сэм.
Любопытная и пытливая Сэм. Которая знает намного больше, чем показывает. Она все знала все это время. Вот почему она так заявилась. Не чтобы поговорить со мной, а исключительно ради денег.
Она пытается выяснить о «Сосновом коттедже» любые подробности.
И о том, что я там делала.
Нажав на кнопку отбоя, я опускаю окно и подставляю лицо острому воздуху Среднего Запада, рвущемуся мне навстречу. Нога давит на педаль газа, руки все сильнее стискивают руль. Стрелка спидометра ползет вправо, преодолевая отметку в семьдесят, затем в семьдесят пять миль и заигрывает с восемьюдесятью.
Но с какой бы скоростью я ни ехала, это не помогает. Я по-прежнему чувствую себя как муха, барахтающаяся в сплетенной Сэм паутине. И понимаю, что вырваться из нее можно только двумя способами – либо сражаться, либо бежать.
Я знаю, что лучше.
Вернувшись в отель, я звоню в авиакомпанию и бронирую билет на другой рейс. В восемь часов вечера из Чикаго в Нью-Йорк вылетает самолет, и мне нужно быть на его борту.
Джефф, вполне естественно, не понимает, почему мне так неожиданно приспичило вернуться в Нью-Йорк. Пока я заталкиваю в чемодан одежду, он засыпает меня вопросами. На каждый из них я отвечаю дважды: первый раз лгу вслух, второй говорю правду, но уже про себя.
– Это как-то связано с Сэм?