Последние Горбатовы
Шрифт:
— Ну и молодец!
— А как же Нетти? — вдруг спросила княжна.
Нетти была эту зиму помещена в пансион, где она жила всю неделю, но на праздники ее брали домой, и она должна была прийти именно в этот вечер.
— Я заеду в пансион, свезу ей всяких лакомств и попрошу, чтобы ее оставили на этот раз. А через неделю она может вернуться, к тому времени, надеюсь, у нас все будет устроено.
Он так и сделал. Еще накануне, нарочно придравшись к какому-то вздору, он раскричался на горничную, которая, по его мнению, была
В доме оставались всего только его верный хохол, бывший денщик, поверенный всех проделок барина, да на кухне старуха-кухарка, женщина совсем глупая, жившая в доме всего недели две и даже и ходу-то почти не знавшая в господские комнаты…
«Да, да, так будет гораздо лучше, — думал князь, возвращаясь домой из пансиона, — даже и в случае поисков… Если бы Горбатовы вздумали начать скандал, или там что-нибудь, несколько дней поищут, подумают, наверно, что они далеко, а они тут себе, преспокойно на Знаменской, да и я глаз с него не спущу».
Вернувшись домой, он наскоро пообедал, а затем призвал своего хохла и объявил ему, что надо устроить комнату для молодых. Весь вечер он с хохлом занимался этим делом.
В комнату для молодых была превращена его собственная спальня, из которой он перебрался в кабинет. Хохол перетащил сюда все, что было в доме подходящего, побольше ковров, занавесок. Две сдвинутые кровати покрыли огромным шелковым стеганым одеялом бледно-розового цвета, каким-то чудом сохранившимся от прежнего времени. Посреди комнаты повесили розовый фонарик. И хохол, и сам князь остались очень довольны убранством комнаты.
Когда все было готово, князь принес и разложил на столе купленные им в этот день флердоранжевые гирлянды для невесты и длинную вуаль. Это было неизбежно, так как он хорошо знал, что Кокушка без флердоранжев венчаться ни за что не станет.
Было далеко за полночь, когда князь решил, что делать на сегодня уже нечего и что можно ложиться спать. Но, прежде чем идти в кабинет, он заглянул к дочери.
Она лежала на кровати одетая, возле на маленьком столике догорала свечка.
— Леночка!
Она ничего не ответила. Он подошел, взглянул на нее. Глаза открыты, но глядят так странно, безжизненно, неподвижно. Ему даже стало страшно.
— Леночка! Да что же ты не отвечаешь? Что с тобою? Встань!
Она спустила с кровати ногу, потом другую и встала перед ним.
— Больна ты, что ли?
Она глядела ему прямо в глаза неподвижным, бессмысленным взглядом.
— Что с тобой? — повторил он еще раз, беря и тряся ее за руку.
— Ничего! — прошептала она.
Он оставил ее руку. Рука эта не опустилась, а как бы застыла в том положении, как он ее оставил. Он не обратил на это внимания.
— Раздевайся и ложись спать, пора! Затуши
— Хорошо! — покорно прошептала она.
Он вышел. Он был очень утомлен за весь этот день, поспешно разделся и заснул.
Княжна по его уходе тоже разделась, затушила свечу, легла в кровать. Но все это она сделала, как кукла какая-нибудь, совсем машинально.
Утром, проснувшись, она не помнила, что было с нею вчера, как она разделась и заснула.
Ровно в час хохол накрыл в столовой для завтрака, расставил всевозможные закуски.
Зацепин не заставил себя ждать. Он явился во фраке как бы с чужого плеча, но все же вполне приличном. На его шее, под белым галстуком, приготовленным и повязанным его домохозяйкой Матреной Ильинишной, красовался орден Анны. На отвороте фрака, у верхней петли, была прикреплена сабелька с болтавшимися на ней миниатюрными орденами и медалями. Желтые волосы его были сильно напомажены и прилизаны, лицо несколько даже потеряло изумленное выражение. Он, видимо, находился в самом прекрасном настроении духа.
Он вошел в кабинет князя с «клаком» в руке и в белых перчатках.
— Вот и я! — весело прохрипел он. — Все готово, через час приедут кареты, сам осмотрел — лошади такие, что мигом домчат куда угодно. С отцом Семеном все устроено… только пятьсот рублей ему надо в руки до венчания.
— Вот они, вот… бери, за этим дело не станет.
Князь выложил из портфеля и передал Зацепину пять сотенных бумажек. Тот сунул их в карман.
— Ну, а кого же ты нашел? — спросил князь.
— А старый знакомый подвернулся… Я, признаться, о нем и не думал, да вдруг вчера встретил.
— Кто же это?
— А наш с тобой старинный приятель и сослуживец Колым-Бадаев.
— Как, эта киргизятина еще жива?
— Как же, жив, он тут в Петербурге уже третий год… бедствует тоже изрядно. Разговорились мы с ним… Спрашивает он меня: куда я. А я и говорю: вот к одному знакомому, просить хочу быть свидетелем на свадьбе. А сам думаю: да чего же лучше — наша киргизятина! Ведь человек совсем безобидный!
— Это точно, совсем безобидный! — подумав, произнес князь.
— Ну, и кончилось тем, что мы с ним поладили. Он для тебя готов не только что свидетелем, а что угодно. Только вот, видишь ли, князь, уж и ты ему окажи услугу.
Князь усмехнулся.
— Само собою! Ведь это только ты, старая ворона, задаром на стену готов лезть!
— А что же мне с тебя деньгами брать за услугу, что ли? — вспыхнув, прохрипел Зацепин. — Да и киргизятина тоже… я думаю… ведь и он наш старый товарищ, каков ни на есть, а все же офицер был русской службы… только вот дела его сильно плохи, до зарезу ему шестьсот рублей надо… И я подумал, что ты, может быть, его выручишь и ему, признаться, намекнул об этом…