Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»
Шрифт:
Даже если бы эта брежневская сделка сулила какие-то выгоды,
Андропов, как и все остальные, заседавшие в Политбюро, принимал в расчет не это.
Бывший долгое время одним из руководителей американской разведки Ричард Андерсон писал:
’’Складывается впечатление, что в процессе принятия решений выгоды той или иной политической линии для Политбюро в целом имеет меньшее значение по сравнению с ее положительными или отрицательными сторонами для его отдельных членов. Более того, эти отдельные члены склонны формировать
Андропов понимал, что эмиграция подрывает престиж империи, но он бы не был Андроповым, если бы даже то, что считал невыгодным не использовал в своих целях.
Когда весной 1977 года агенты КГБ прямо на улице арестовали А. Щаранского, мало кто предполагал, что обвинение и приговор будут столь суровыми.
Прошло меньше двух лет с момента подписания соглашения в Хельсинки, обязывающего Советский Союз соблюдать права человека. Андропов смотрел по телевидению, как генсек выводил подпись под этим соглашением, а в голове у него зрел другой план.
Вернувшийся из магаданской ссылки А. Амальрик как-то встретился с низкорослым, но крепким парнем, несмотря на молодость уже изрядно полысевшим.
Протянули друг другу руки.
— Толя, — назвал себя парень.
— Он преподает английский, — подошел к ним Юрий Орлов.—Я у него в группе. Присоединяйся.
Так Амальрик стал одним из учеников Анатолия Щаранского.
Инженер-электронщик, изгнанный с работы за желание уехать в Израиль, теперь давал уроки языка, который выучил самостоятельно.
На одном из уроков Щаранский сказал:
— Есть идея... создать группу или комитет, который бы способствовал выполнению Хельсинкских соглашений. А затем обратиться к общественному мнению стран, подписавших соглашение...
Идея была своевременной. Ее осуществление давало возможность оказывать давление на советское правительство, привлекая внимание международной общественности к тому, как Советский Союз выполняет условия знаменитой ’’третьей корзины”, в которой говорилось о правах человека.
Когда в ведомстве Андропова стал известен состав Московской Хельсинкской группы, там сразу поняли, что происходит объединение
еврейского и правозащитного движения. Это надо было пресечь немедленно.
В январе арестовывают Гинзбурга, в феврале — Орлова, в марте — Щаранского.
Президент Картер выступает с протестом. Андропов на это не обращает внимания. Он готовит процесс, который одним махом должен положить конец и еврейской борьбе за эмиграцию, и борьбе диссидентов за права человека.
Через 25 лет он повторяет то, что не успел сделать Сталин. Он вновь возвращается к тем дням, когда, проводя ночи напролет в ЦК, готовил по указанию вождя новую волну террора.
Тогда вмешалась история, диктатора разбил удар и унесла смерть. Теперь Андропов был уверен, что ничто не помешает ему довершить незавершенное. По его личному указанию проводят
Все вроде бы предусмотрел Андропов, а вышла осечка. Показательного процесса не получилось. Желание сохранить климат разрядки взяло в Политбюро верх над планом Андропова. Ему приходится отступить и опять ждать. Он может только притормозить, но он пока не в силах остановить тот исход, который позволил почти 260 тысячам советских евреев получить неожиданный и нежданный подарок — СВОБОДУ.
Передавая настроения человека, освобожденного из заключения, А. Синявский писал: „Выйдя из тюрьмы, как будто посмертно являешься на этот свет”. Эти слова теперь могли бы повторить все те, кто вырвался на волю из огромной — величиной в одну шестую суши — тюрьмы. Вдогонку им неслись улюлюкания и проклятия тех, кто, как и в начале 50-х годов в разгар дела врачей вспомнил о геббельсовском вопле „Евреи — посланцы врагов среди нас!”.
Теперь покидавший землю, где родился поэт Н. Коржавин, мог бы вновь повторить свои строчки:
...Я шел через город, где только кончилось детство, —
Он глаза отводил.
Притворялся, что он — чужбина.
Чужими становились вчерашние друзья. Мало кто понимал, что исход евреев — это начало конца режима. Что в прорванную евреями щель хлынет воздух свободы для всех, что напрочь запертые ворота границ рано или поздно откроются и для других. Это все еще было впереди. А тогда...
Итог подвел А. Галич: „Мы уезжали из дома, которого нет!”
АНДРОПОВ ЗА РАБОТОЙ
Вдоль стены просторной с высокими окнами комнаты вытянулись столы, за которыми восседала цепь людей в белых халатах. В стороне за председательским столом их было трое. Когда халат одного из них распахнулся, Григоренко увидел форму КГБ и полковничьи погоны. Перед ним был врач-психиатр Даниил Лунц, который и не скрывал, что служит в органах.
Для бывшего советского генерала Петра Григоренко, решившего выступить против официальной партийной линии, тогдашняя встреча с психиатром-кагебистом закончилась тем, что его объявили сумасшедшим.
Почти за полтора века до него Николай Первый приказал упрятать в сумасшедший дом Чаадаева, в своем философическом письме написавшего, что „мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя”.
То, что было редкостью при царизме, становится распространенным явлением в советское время.
Минует сто лет, и пребывание в палате №7 опишет Валерий Тарсис. Он расскажет о гулявших по проспекту Сумасшедших и устами одного из них напомнит ”нормальному” миру, что ’’первый тоталитарный фашистский режим был создан в России”.