Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
Тишин тоже насмешливо и укоризненно, как на глупого, смотрел на Кузьмина.
– Спасибо,- сказал Кузьмин и встал. Пол под ним качался.
– А работку со всеми официальными справочками мне через недельку представьте. И каждый квартал - мне отчет!
Только по дороге (он ее и не заметил) до Кузьмина дошло все значение этого "Посмотрим!".
Ах, как он мучился с этой своей первой публикацией! Потом ни одна статья так дорого ему не стоила - тогда он отмучился за все свои работы сразу.
То непомерно большая, то куцая, она изводила его всю неделю,
Наконец вечером, накануне последнего дня, более или менее чисто перепечатав работу, он решил сократить статью, сведя все таблицы в одну, и провозился до ночи.
Среди механической работы, которую он разнообразил тихим насвистыванием, пританцовыванием и всевозможными междометиями, ему стала мешать навязчиво пробивающаяся со столбцов таблицы некая указательная тенденция результатов, но он уже был утомлен-и отмахнулся от нее. Со слипающимися глазами, найдя в себе силы убрать машинку в футляр, выбросить мусор и истерзанные черновики, он тихонечко проскрипел ступеньками к себе на антресоль, повалился на кровать. Сразу уснуть он не смог.
Когда отпустила затекшая спина, прошла тяжесть в затылке и сделался прохладнее лоб, в голове стали суетиться обрывки мыслей, в ухо то басом, то дискантом полез голос академика: "Через год-через год!" - шевельнула хвостом мысль о зачете по нелюбимой хирургии... Когда он ворочался, эти обрывки, казалось, пересыпаются, стукаясь друг о друга, в голове.
Чушь какая-то, лохмотья, подумал он. Спи-засни, попросил он, оставь все для подкорки. Тишин
прав - все стоящее не пропадает. Он сел, достал из-под матраца сигареты, закурил и стал вглядываться в мрак, рассеиваемый лампадой, там внизу, под антресолью. Когда огонек стал подпаливать ему нос, он пригасил сигарету и лег с закрытыми глазами.
Сначала он лежал, уговаривая себя: тише, тише. Сон пришел, как пробуждение - испуганное, внезапное. На миг в голубом свете перед его глазами вспыхнула таблица, странным образом, бессистемно раскрашенная. Сворачиваясь в лист, обретая трехмерность, она приманивала к себе, а когда он потянулся к ней рукой, стала уклоняться. Наконец эта борьба надоела ему, во сне еще он притворился равнодушным, безразличным, и она встала перед ним. Но как только он внимательно вгляделся в нее, она расплылась, обманув его.
Плавая по самой поверхности сна, в этой борьбе он переваливал свое неуклюжее длинное тело через какой-то край и с этого края неведомыми еще анализаторами схватывал кусочек успокоительной тишины комнаты, ровное дыхание Крестны, легкие отблески лампадного света и только тогда позволял себе вернуться в сон.
Утром он проснулся невыспавшимся, с равнодушно-оцепенелыми мыслями, но с тем знакомым чувством наполненности, которое всегда означало, что из глубины сна он вынес находку.
Впереди был ужасно суетливый
Вчера на лекции Маринка написала ему: "Великий ученый! Если ты не сводишь меня на этой неделе в кино - берегись!" "Идолище мое, я делаю карьеру, образумься!" - ответил ей Кузьмин. Сейчас он решил, что отдаст статью и уведет Маринку в кино вместо сдвоенной лекции, а потом рванет в лабораторию.
Крестна с поклонами трижды перекрестилась, провела рукой, как умылась, по лицу и отошла от икон. Кузьмин осторожно покашлял.
– Когда же ты лег?
– Еще темно было,- ответил Кузьмин, потягиваясь.- Слушай, Крестна, а что за сны с четверга на пятницу?
– Все сны вещие,- в который раз сказала ему Анна Петровна, Крестна.
5
Она скоропостижно умерла в декабре 1962 года, перед самым Новым годом.
Кузьмин пришел из института рано, сбежав с лекции по психиатрии, предполагая пообедать, заглянуть в магазины и, дождавшись конца рабочего дня деятелей науки, засесть в лаборатории института рака с новым интересным знакомым - аспирантом этого института Н., очень целеустремленным парнем.
В почтовом ящике он обнаружил открытку из "Медкниги" на переводную монографию и, на ходу размышляя об этой книге, поднялся к себе на третий этаж. (В доме не было лифта. Когда-то громадные многокомнатные квартиры разгородили на ком-муналочки, и теперь часть жильцов поднималась к себе по гулкой парадной лестнице, а Кузьмин - по черной, узкой, халтурно покрашенной. На стене между втсрым и третьим этажами сохранились еще давнишние его надписи. Проходя мимо в хорошем настроении, Кузьмин перечеркивал их пальцем - и они уже почти стерлись.)
За разболтанной, никогда не задерживающей кухонные запахи дверью, слышался голос диктора радио; ключ лежал в портфеле - и Кузьмин позвонил. В эти часы в квартире оставалась только Крестна, и он удивился тому, что она не идет, пришаркивая одним тапочком, открывать ему дверь.
В прихожей, поставив на тумбочку трюмо портфель и мельком взглянув на себя в зеркало, Кузьмин сбросил пальто. Он насвистывал и перед тем, как идти мыть руки, привычно заглянул в комнату.
Крестна лежала на полу у стола, подогнув под себя руки и отвернув лицо. Край платья задрался и был виден конец короткого чулка.
Он сразу все понял - по позе, по обвисшей тишине комнаты. Он подошел к ее телу, ступая осторожно и нерешительно, взял тяжелую ее руку, заглянул в чужое, незнакомое лицо - увидел пятна, широкие зрачки. В руке, подвернутой под живот, была разбитая пипетка, а на. краю стола лежал опрокинутый пузырек с глазными каплями, тот, который еще позавчера он принес из аптеки и за которым она потянулась в ту последнюю минуту, когда, сказав ей из коридора "Пока!", он открыл входную дверь.
Он посидел около нее на корточках, с закрытыми глазами, потом, отвернувшись, поправил платье и вышел в коридор.