Последние ратники. Бросок волка
Шрифт:
— Добро, — кивнул Перстень. — Коня мне. И Котла пусть перевяжут по-человечески, а то как юродивый в тряпицах. Нет! Ты остаешься здесь, довольно с меня уже твою тушу на горбе таскать. Ромей! Возьмешь два десятка, обойдешь этот гадюшник с полночи. Калека! Ты — со мной. Малой твой пусть здесь остаётся. Кстати. Слышь, воин запечный, а ты как узнал, в какой стороне хутор? Неужто выследил?
— Вообще-то, нет, — замялся парнишка, невесть как затесавшийся в вооруженную дружину. Вид он имел такой, будто, как и Яков, был здесь совершенно инородным элементом. Впечатление усилиавал виноватый взгляд, что он время от времени бросал на однорукого. — Один человек помог.
— О
— А это вы у него спросите, — кивнул вдруг малолетний доходяга в Яшкину сторону. — Его приятель то был. В таком же… сарафане. Сказал, уже седмицу выслеживает кодлу разбойничью. Проводил мерня до стана нашей полусотни и объяснил, куда да каким путём её вести. Никодимом назвался.
Яков обмер.
Это что ж выходит — алкаш специально подставил его под ножи этих рецидивистов, чтобы выследить их прибежище? И всё это время был где-то рядом, не делая попыток спасти?!
— Хорошее дело, — хмуро поглядывая на вытянувшееся яшкино лицо, констатировал Перстень. — Присмотрите кто-нибудь за черноризцем. Есть у меня к нему пара вопросов…
9. Пожар с допросом (начало)
Дождь моросил нудно, зябко, беспрестанно. Ощущение было такое, словно весь мир насквозь пропитался влагой. Крупные капли тяжело падали на землю с отяжелевших листьев деревьев, с коньков мокрых крыш, застывали неприветливыми потеками на заборах. Еще совсем недавно веселые и нарядные, палисадники теперь угрюмо смотрели на улицу сквозь мрачные потемневшие оградки. Дорога, пару дней назад бодро бегущая меж ними, теперь уже не звала весело вдаль, уныло вспухнув непроходимыми лужами и вязкой грязью. Невесомая взвесь на фоне серой мглы будто соединяла потемневшее небо с раскисшей землей. Весь Киев казался огромной нахохлившейся птицей с набрякшими влагой перьями. Которая и рада бы улететь подальше от этой невеселой сырой безнадежности, но не в силах была покинуть насиженного гнезда.
Благо, в стольный град успели прибыть до того, как непогода распростерла над ним свои серые крылья. Правда, хорошие вести на том закончились. Никодим так и не объявился. Впрочем, как уверил отец Василий, он денно и нощно возносил молитвы Вседержителю о спасении праведных душ. И был услышан, Господь вернул в лоно церкви молодого служителя, целого и невредимого. Воротит и Никодима. Тем более, что молиться за него они теперь будут вместе.
Довод этот успокоил слабо. Никодим был не просто старшим в экспедиции — только он знал, каким образом можно вернуться из неё обратно, в нормальное время. И выходило так, что дорога восвояси теперь для Якова осталась закрытой.
Может даже навсегда.
«Что может быть хуже?!» — взвыл он про себя.
Через пару дней узнал. Остаться за надежными стенами киевского детинца Яшке было не суждено. Явился Перстень и попросил дозволения на время отпустить с ним юного служку. На удивленные взгляды и монашка, и настоятеля, пояснил — ненадолго. Исключительно для того, дабы тот показал ему места в Киеве, так или иначе связанные для него с сей темной историей. А для пущей убедительности намекнул, что если и понадобиться ему Яков вне стен стольного града, то лишь за тем исключительно, чтобы распространить учение церкви Единого бога в белозерской стороне. Такой аргумент отец Василий счел богоугодным, и возражать просьбе варварского воеводы, к огромному разочарованию Яшки, не стал.
— Узнали мы, в какой харчевне тебя те двое поймали, — сходу огорошил Перстень, едва они покинули подворье. — Хочешь знать, кто был тот мертвяк, на которого ты тогда напоролся?
— Провожатый
— То-то и оно, что нет. Хозяин то был тамошний.
— И что?
— Что-что. А то. Твой провожатый жив-здоров, — испытующе посмотрев в глаза монашку, белозерец немного помолчал. — Правда, никогда в младшей дружине такого гридня не было.
Ничего не понимая, Яшка принялся глупо хлопать глазами.
— Но как? Он же был там! И стражи перед ним ворота открыли, с таким видом, будто своему.
— Нашел я тех стражей. Они подтвердили: да, мол, пропустили тогда в город молодого ромея, то есть тебя, и сопровождающего. Только они его знать не знают. И обратно запускать никого не собирались.
— Что ты хочешь сказать?
— Что хочу, то сказал, — воевода раздраженным взглядом мазнул по послушнику, потом — по степняку. Тот, как обычно, не особенно интересовался происходящим. — Не ждал тебя твой отец духовный обратно — вот что получается. Послал тебя, зная, что обратно уже не вернешься. Почему? Того не ведаю. Но собираюсь сегодня выяснить.
— Как? — от нехороших предчувствий Яшку аж затрясло.
— Проберемся туда и поспрошаем нового ее хозяина. Видишь ли, в местечко то тебя не случайно завели. Дурной оно славой пользуется. Будто бы ворье местное там обретается, а хозяин был у них навроде старшого. Добрые люди по ночам туда не заглядывают. Разве что те, кто издалека в стольный град пожаловал, да кун за обычный постоялый двор набрать не может, туда идут. У них там место такое есть, специально огороженное, да ты помнишь, наверное, где за скромную плату могут провести ночь и за свое добро не переживать. Кто ж его тронет, верно? Так вот. В ту недобрую ночь не только тебя выкрали, но и хозяина той корчмы порешили. Так что теперь там заправляет сын его. Знаешь, как выглядит? Рябой такой, бороденка жиденькая, глаза глубокие, черные. Говорят, после той неприятности, что с родителем приключилась, всегда под одеждой доспех носит кожаный, — Перстень снова недобро ухмыльнулся. — Хотя, думается мне, до того раза тоже носил. Только поверх сорочки. Как считаешь?
ХХХ
С тех пор, как монашек побывал здесь в первый раз, окрестности воровской корчмы не особенно изменились. Разве что забор, под которым он в ту мрачную ночь уснул, кренился под невесомыми прикосновениями ветерка еще больше. Да трава по другую сторону проулка разрослась до поистине исполинских размеров. По правую руку за огороженным плетнем пустырем по-прежнему теплились уютные огоньки костров. Можно было даже подумать, что находится Яшка в том же самом месте в то же самое время. И словно не было жутких мытарств. Единственное отличие — на сей раз над захожими путниками нависал грубо сколоченный и крытый прелой от мороси соломой навес. За прибавившей в уюте оградкой народу оказалось сегодня гораздо больше. Видно было, что день, когда князь Святослав примет сына под своё воинское покровительство, избавив от забот нянек княгини Ольги, приближается.
— Делаем, значит, так, — они присели в кружок в то самое место, где в ту ночь уснул монашек. — Я иду внутрь, осматриваюсь. Может, хозяина там и нет вовсе, мало ли куда его может понести. Если же он на месте, и народу там не особенно много, справимся: скрутим рябого да поспрашиваем.
— Зачем все эти сложности? Вы ведь дружинники. Пришли, да спросили прямо, что к чему. А не захотел говорить — в поруб.
— Все-то у вас, ромеев, просто, — покачал головой лысый. — Это в Белоозере я бы так и сделал, и попробовал бы кто-нибудь не сказать того, что спрашиваю. А здесь стольный град. Тут я — никто. Леший из северных болот.