Последний аккорд

Blitz-22

— Да-да… — печально вздохнула она, поднялась из-за стола и подошла к синей орхидее.

— Что такое?

— Что что? — нахмурилась Белль, не отрывая от цветка глаз. — Орхидеи так не поливают.

— Ну, она же жива! — шутливо заворчал он. — И дело не в орхидеях.

— Ты слишком…. Ты слишком.

— Ещё скажи, что я просто жалею тебя!

— А разве нет?

Конечно, он повлиял на ход её мысли парой слишком осторожных действий и слов, но она была неправа насчёт его мотивов. Он просто слишком дорожил ею и потому трепетно оберегал от всего, что могло ей как-то навредить.

Самое большое оскорбление он едва не нанёс ей в ночь, когда они впервые

занялись любовью после взрыва. Помнится, они тогда разговаривали и одновременно пришли к единому выводу, чему он сильно обрадовался и поцеловал её. Он поцеловал её почти невинно, но она продлила поцелуй и потянулась за его губами, когда он осмелился поцелуй разорвать.

— Так мало нужно, чтобы отвратить тебя…

— Не болтай ерунды! — возмутился Голд. — Откуда такие выводы?!

— Ты не прикасался ко меня уже две с половиной недели. В этом плане.

— Правда? А я и не заметил.

— Лжец.

— Просто я берегу тебя и не хочу на тебя давить.

— Если бы у меня были ноги переломаны, я бы ещё поняла…

Тогда он снова её поцеловал и потом долго и нежно убеждал, что она, как и прежде, для него желанна. Однако поспешность его согласия и отчаянная страсть его «убеждений» стали главной подпиткой неуверенности Белль в себе, с которой он потом самоотверженно боролся и в постели, и за её пределами.

Только вот главным врагом было не это, а страх, и в случае Белль — сильнейший из страхов. В её глазах жил страх смерти, мелькал каждый раз, когда раздавался раздражающе громкий звук или что-то слишком резко срывалось с места, когда она узнавала о чём-то нехорошем, случившемся с другими людьми. В такие моменты она была особенно уязвима.

Как-то ночью Белль лежала в его объятьях и всматривалась в темноту, и вдруг попросила его включить свет.

— Зачем? — он спросил это только из-за её дрожащего голоса.

— Я хочу посмотреть на тебя.

— Хорошо! — он включил свет и вернулся к ней. — Вот он я.

— Да, — она долго смотрела на него, будто не узнавала, а потом улыбнулась с облегчением, но одними губами. — Ты.

Тогда в её глазах явственнее всего отражались её демоны.

— Мне так жаль, что я не могу прикоснуться к тебе.

— Можешь! Иначе что ты делала часом ранее? Ты ведь не только руками чувствуешь, но всем телом, красавица моя! — Голд старался её развеселить, потерся щекой о её щёку, носом о нос, поцеловал чуть выше груди и положил свою голову чуть ниже. — Всем телом.

Она не смогла сдержать лёгкий смех, а он — улыбку. Её тяжелая рука осторожно легла на его спину. Холодными пальчиками Белль дотронулась до его кожи, так что мурашки пробежали вниз по позвоночнику.

— Я люблю тебя, Белль, — не поднимая головы, сказал Румпель. — И я больше не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Веришь мне?

— Верю, — она хотела погладить его по волосам, но вспомнив, удержалась. — Послезавтра уже октябрь…

— Да… — грустно подтвердил он. — По идее завтра утром я должен ехать к Альберту.

— И?

— Я не поеду.

— Почему?

— Как я тебя оставлю?

— Ну, если это ненадолго…

— Хотел к девяти вечера уже вернуться, — он сел в постели напротив неё. — Но всё равно: как я поеду?

— Один день я вполне продержусь, — заявила Белль. — Так что поезжай!

— Хочешь от меня избавиться, да?

— Если только совсем немножко, — подмигнула она. — Нет. Ведь у тебя явно была причина для поездки.

— Ты важнее.

— И что же? Ты так и будешь сидеть возле меня все эти месяцы?!

— Дорогая моя, я буду сидеть возле

тебя и годы, если понадобится, — очень серьёзно сказал Голд.

— Поезжай, — она коротко его поцеловала. — Ничего страшного не случится.

— Белль!

— Правда! Устроим маленький эксперимент, как я продержусь всего один день без твоей помощи. А ты от меня отдохнёшь!

— Но я не хочу от тебя отдыхать, — он плохо понимал, зачем ей это нужно. — Возмутительно!

— Это эксперимент для нас обоих, — мягко возразила жена. — И я очень хочу, чтобы ты выяснил, как там поживает наш маленький циничный засранец.

— Ладно. Поеду. Но только потому что ты просишь! И ты мне за это должна!

— Что угодно! — томно прошептала Белль и обняла его, прихватила губами за ушко. — И как угодно…

— Хулиганка! — довольно проурчал Голд и дал волю своим рукам. — Ты у меня вовек не расплатишься…

Эта ночь очень поздно закончилась, а следующий день начался очень рано, в пятом часу.

Голд разбудил Белль, одел её и причесал, убедился, что она ни в чём не будет нуждаться в его отсутствие, оставил записку Крису и поехал на вокзал. Его поезд уезжал в 6.20. В ожидании он успел выпить чай и прочитать газету. А ещё всё спрашивал себя, неужели он и правда собирается уехать, но когда время вышло, Румпель не задал его себе, зашёл в вагон и в 9.00 был уже в Бостоне.

Альберт Джеймс Голд жил на четвёртом этаже старенькой пятиэтажки из красного кирпича на Фултон-стрит со своим приятелем Эрнесто Эстевесом. Он жил там с тех пор, как его вышвырнули из общежития за то, что в его комнате ночевала школьница. Квартира не сильно-то и отличалась по характеру от той самой комнаты, разве что теперь Ал и Эрни могли в любое время приводить в неё каких угодно женщин. Собственно, этим они и занимались. Потому Голд не выразил никакого удивления, когда навстречу из квартиры его сына вышла весёлая, растрёпанная девушка, почему-то рассмеялась, взглянув на его серьёзное лицо, и убежала вниз по ступенькам. Он сразу подумал, что вышла она именно от Альберта, и когда оказался внутри, убедился в этом. И не только потому что Альберт открыл ему в одних брюках, но ещё и потому что внутри всё сияло чистотой, что означало как минимум трёхдневное отсутствие Эрни. Как педантичный чистюля Альберт уживался с неряхой Эрнесто, до сих пор оставалось для Голда загадкой. В те редкие разы, когда Голду удавалось застать Эрни дома, по всей квартире были разбросаны вещи, столы и пол заляпаны, пахло алкоголем, марихуаной, потом и грязной одеждой. А сейчас пахло лимоном, виноградом и лавандой, и Голд мог видеть своё отражение в отполированном до блеска паркете. Из общего порядка выбивалась только одна вещь: все столы были исписаны аккуратным почерком Ала. Где-то карандашом, где-то мелом, а где-то маркерами были выведены выдержки из статей, формулы, уравнения, длинные расчёты. Некоторые были настолько длинными, что со столешницы переползли на ножку стола и завершались на полу.

— Не ждал тебя.

— Я предупреждал, что приеду.

— Но я не думал, что и правда приедешь, — он набросил на плечи белоснежную рубашку и принялся аккуратно её застегивать. — Присаживайся. Только столы не трогай.

— Уже понял это, — Голд сел на диванчик, перед которым стоял маленький чёрный журнальный столик, сплошь исписанный мелом.

— Как мама?

— Хорошо. Лучше. Она убедила меня поехать, — ответил он. — Как ты?

— Очень занят, к сожалению. Подменяю Пратта на семинарах, — вздохнул Альберт, надевая поверх рубашки чёрный жилет. — При этом от основной работы не избавлен.