Последний бебрик
Шрифт:
В песочнице, среди детей, сидел на корточках неказистый человечек. Он поднялся, встал к вертепу лицом, ловко, быстро подвигал что-то руками и, повернувшись к скромной публике, с непритворным ликованием объявил:
— А вот архангел Гавриил приносит Марии Деве благую весть!
Май увидел сцену Благовещения, верную копию картины фра Анджелико, и, обмирая от любопытства, шагнул в песочницу, сел почти вплотную к вертепу. «Ай-яй-яй!» — восхищенно бормотал он, рассматривая пестрые блескучие крылья Гавриила, воздушный румянец на лице Марии, траву со скромными полевыми цветами и деревенский заборчик на
— Богоро-о-дице Де-е-во, ра-а-дуйся, благода-а-тная Мари-и-е, Госпо-о-дь с то-бо-ю, бла-а-го-сло-ве-ена Ты в же-е-нах и бла-го-сло-ве-ен пло-од чре-ева Твое-го-о яко Спа-а-са роди-ила, еси-и ду-уш на-а-ших…
Он замолк и низко поклонился, коснувшись рукой земли. «Блаженный», — предположил Май. Старушки зааплодировали. Незнакомец — чтобы продлить триумф — принялся менять декорации в вертепе и показал публике «Поклонение волхвов», потом «Избиение младенцев», а напоследок «Бегство в Египет». Май понял свое заблуждение: это был не блаженный, а обычный уличный лицедей, который не гнушается жалким заработком и вряд ли изводится мыслью о том, что есть жизнь праведная, а что нет. «Интересно, он согласился бы лаять по-собачьи, если бы Тит Глодов заплатил ему десять тысяч долларов?» — подумал Май, почти не сомневаясь в утвердительном ответе.
Старухи подходили к артисту кто с чем; в бейсболку совали мелкие деньги, в бумажный пакет — конфеты, хлеб, два яблока, кусок мыла. Незнакомец принимал дары деловито, благодарил с веселым достоинством и, твердо глядя в глаза, желал каждой старушке не хворать. Май воспрянул духом, прозревая: что, если нищий артист — Анаэль?! Почему бы Анаэлю не прикинуться артистом? Разве люди могут судить о поступках ангелов?.. Да, да, это, конечно, Анаэль!.. Ему все еще есть дело до Мая!.. Зачем тогда он появился здесь, если не ради Мая?.. Не затем же, чтобы старушек вертепом развлекать!.. Он не мог исчезнуть навсегда, бросив невольного своего обидчика без прощения, без помощи, без надежды!..
Догадка так встревожила Мая, что он стреканул в кусты и жарко забормотал, разглядывая сквозь листву незнакомца: «Первое — покаяться за пощечину, второе — подписать договор с апостолом Петром, третье — отказаться от бебрика…» — «Чертов безбожник, срамник! Иерархии небесной не знаешь! — ядовито укорил Май-второй. — Сначала с апостолом договор подпиши, а уж потом с простым ангелом разбирайся — покаяние, вопли, сопли». — «Верно, — согласился Май и тут же отчаянно отмахнулся от двойника: — Что ты путаешь меня! Ты сам и есть первый безбожник! Всю жизнь ты тянул меня в эту яму — требовал доказательств от Бога, что он существует! Да тебя убить мало!» — «Ну, так и удавись», — злорадно подначил Май-второй. Но Май перестал слушать двойника, разглядывая незнакомца.
Это был тощий человек непонятного возраста, с блеклым городским лицом; серые волосы нещадно искромсаны и всклочены. «Пьяный цирюльник стриг, причем тупыми ножницами», — предположил Май. Артист был похож на сухой арбузный хвостик. Одежда усугубляла сходство: бархатный истасканный камзол болотного цвета — видно, из театрального гардероба, заскорузлые джинсы, пыльные кеды с обгрызенными шнурками. Чудесного в затрапезном незнакомце было лишь одно:
— Прусак? — брезгливо проскрипел незнакомец.
— В каком смысле? Таракан, что ли? — не понял Май, ужасаясь метаморфозе голоса — он казался ржавым.
— Тебе виднее, — зло отозвался артист. — Что ты ползаешь вокруг меня, вынюхиваешь, шуршишь? Придавлю! Не посмотрю, что ты из Канады приперся. Сволочь.
— Я местный, — опустошенно вымолвил Май; он понял, что перед ним не Анаэль, и эта правда была мучительна. — Простите, я принял вас за другого.
Тщедушный хамоватый «арбузный хвостик» вмиг стал до того противен Маю, что он бросился вон с площадки. Но артист живо заступил ему дорогу и признался с нахальным нажимом:
— Я вас тоже принял за другого. За Прусака. Жена бывшая в Канаде замуж вышла за Прусака этого, год назад. А теперь молнирует: жди, Прусак приедет. Будто я мечтал! Будто здесь своих придурков мало!
Май раздраженно махнул рукой и зашагал прочь. Но прилипала выскочил перед ним и шутливо отрапортовал, встав по стойке «смирно»:
— Честь имею представиться! Артист Василий Мандрыгин!
— Что вы привязались ко мне? — тихо взвыл Май и замахнулся на артиста пакетом, но тут некое воспоминание само собою выскочило из загашников памяти.
— Кажется, я видел вас в прошлой жизни, — через силу сказал он. — В комедии, что ли…
— Шекспир, «Двенадцатая ночь», я шута играл, — подхватил Мандрыгин хвастливо. — Меня еще помнят зрители!
Май с отвращением понял, что вовлечен в нелепый разговор, и, отстранив нахала, злорадно соврал на прощание:
— Пардон, любезный! Я вас знать не знаю, а про комедию наобум брякнул, чтобы отвязаться от вас раз и навсегда. Желаю творческих побед. Адье!
Он беспрепятственно пошел по дорожке, но вдогонку полетело:
— А вас-то как звать?
— Это уже выходит за рамки! — засопел Май, убыстряя шаг.
— Жалко имя назвать? Ведь я вам представился! — вскричал пронзительным оперным речитативом Мандрыгин.
Звук зацепил, заставил обернуться поневоле.
— Предположим, меня зовут Май.
— Красиво, — нахально оценил Василий. — Псевдоним, что ли?
— Наследственная фамилия, — сказал Май, изумляясь себе.
— Май, Май, Май… что-то я слышал…
— Это название текущего месяца.
— А что с вами? — искренне обеспокоился Василий, подходя близко. — У вас лицо такое… раздрызганное.
— Я очень расстроен, — признался Май, вовсе того не желая. — Я принял вас за другого, обманулся… это ужасно, потому что вы — всего лишь артист.
— И очень хитрый артист! — потер руки Мандрыгин. — Жутко хитрый! Я к вам пристал, чтоб вы мне вертеп помогли дотащить. Не старух же просить, правда?
Май понял, что ему не отвертеться, и побрел за артистом.
— Откуда у вас вертеп? Сами сделали?