Последний бебрик
Шрифт:
Неуклюжие обличения Мая огорчили всех: Мандрыгин понял, что денег ему с таким «стажером» не видать; Рахим не понял ничего, но зато почувствовал тренированным телом близость какой-то безобразной драки; попугай от страха вообще впал в каталепсию — замер, открыв черный клюв и раскинув крылья, словно горный орел. Тит, надо сказать, был смущен словами Мая больше всех, но быстро оклемался и вознегодовал:
— На моем заводе — кости зверей и птиц! Я человеческих костей не касаюсь! А если коснусь, то только с разрешения федеральных властей! Согласно закону!
Услышав про кости птиц, попугай шмякнулся в обморок.
— Не
— Понравилось? — захлопал в ладоши Тит. — Так ему, америкашке! У нас и архиерей спляшет, если захотим!
Ханна покачала змеиной головой и усовестила Тита:
— Как не стыдно! Вы же на храм деньги регулярно даете!
— Ну и тем более, чего ж архиерею не сплясать за такие-то деньги!
Тит захохотал, придерживая трясущееся брюшко.
— Так, может, архиерей вам и про бебрика вместо меня напишет? — спросил Май, обмирая от собственной дерзости.
— Ханна, чего он крутит? — выдавил Тит сквозь хохот. — Денег, что ли, хочет больше, чем обещано?
Ханна взглянула на него, как на гусеницу, опустила веки и заговорила:
— Он не просто денег хочет, Тит Юрьевич. Он страстно желает их. Но ему также хочется остаться… рыцарем бедным. Разве не так, Семен Исаакович? Разве внутри вас не сидит говорливое существо, жадное до неиспытанных, недосягаемых удовольствий? Отсюда ваш унылый, пагубный дуализм. Одинаково сильно хочется быть грешником и праведником; ходить во власянице и в костюмах от лучших модельеров; питаться акридами и пожирать деликатесы. Хочется жить аскетом на бедном хуторе, в мазанке с подсолнухом под кривым окошечком, но одновременно с этим хочется путешествовать, останавливаясь в самых дорогих отелях; хочется купить яхту и замок в Шотландии. Очень хочется быть неизвестным героем, но при этом прославиться на весь мир. И чтобы королева Англии посвятила вас в рыцари, а в Париже наградили бы вас орденом Почетного легиона. Я сострадаю вам, Семен Исаакович! Ах, как я сострадаю вам!
Сила вытекла из Мая после слов ведьмы. Он обмяк, припал к Мандрыгину; тот встал с табурета, усадил друга, сел рядом, на краешке. Ресторанный хор молчал, и труба не играла. «Вдруг меня здесь убьют?» — подумал Май. Он испугался беззвучия, закрыл глаза ладонью и рухнул в неописуемую бездну, унося с собою последнее впечатление несчастной своей жизни: карминовый рот Ханны — знак погибели. Мандрыгин осторожно отнял его руку от лица, опустил вниз.
— Вы правы, — безнадежно признался Май. — Я человек малодушный, слабый, ленивый. Вы еще главного не знаете, что я…
— Ангела ударил? — хищно перебила ведьма и плещуще засмеялась: — Бедный, простодушный Май! Вас перехитрили — не покарали за пощечину, а вы тут же и расквасились, начали мучиться воображаемым стыдом.
— Почему — воображаемым? С воображаемым я бы как-нибудь справился.
— А потому воображаемым, что благодетель ваш, из горнего мира — суть плод вашего же воображения, испорченного художниками. Они приучили вас к мысли, что ангел — добрый и что-то там еще.
— Волосы золотые! — мученически сказал Май, дернув зачем-то скатерть.
Ханна зло швырнула на пол бисерный ридикюль и негодующе взвыла:
— Золотые?! Такое в церквях рисуют, на иконах! Но может ли верить в
«Па-ро-воз ле-тит, ко-ле-са сту-ка-ют, кру-гом лес сто-ит, а в нем ау-ка-ют», — пискляво затянул на сцене частушечник-лилипут. Мандрыгин отцепил пальцы Мая от скатерти и, решив прояснить для Ханны философские воззрения друга, важно произнес:
— Мадам, смею заметить, Май — убежденный деист.
— Умоляю, молчи! — с внезапным стыдом вскричал Май.
— И-эк! — отозвался успевший вздремнуть и очнуться Тит.
— Деист! — брезгливо усмехнулась Ханна. — Выдумают же!.. А никакого деизма и нет.
— Вы отрицаете очевидные факты, — сказал Май почему-то неуверенно.
Ханна качнула головой, сверкнув полумесяцем-гребнем, и произнесла с менторской укоризною:
— Мы с вами, молодой человек, не в университете марксизма-ленинизма и даже не в Сорбонне, чтобы философские дискуссии устраивать. Повторяю: никакого деизма нет. А есть вот что: или — или.
Она провела костяным пальцем длинную огненную черту в воздухе; черта вспыхнула и погасла. Тит, не веривший в философию так же, как в электричество, но падкий до всевозможных фокусов и чудес, восхищенно затопал ногами, зааплодировал:
— Доперли, казачки? Или — или! Ханна у меня любого заговорит! А в карты как играет!
— Или — или. Так просто? — усомнился Май.
— Проще некуда, — с торопливой готовностью молвила Ханна. — Между двумя «или» — война от начала веков. Надеюсь, вам, образованному — в отличие от многих других — писателю, не надо разжевывать, кто с кем воюет. Перемирий не было и не будет. И люди — непременные персонажи этой войны: каждый — гений или заурядность, живой или мертвый! Впрочем, у Бога ведь нет мертвых, — Ханна смолкла и презрительно рассмеялась: — Создатель-то вас, людей, с архиглавным выбором надул! Не спросил, хотите ли вы вообще в этой войне участвовать. Зато Он вам другой выбор подсунул: между двумя «или». Знайте: нежноликий ангел на самом деле — безжалостное, холодное существо. Люди для него — песок земной. Вы, Май, тщеславно думаете, что ангел за вашу душу бьется? Бедный, доверчивый Май! Вы не нужны ангелу. Ему нужна я! Это наша с ним война. Он через вас ищет подход ко мне. Охотится. Убить хочет.
— Такую красоту?! — ахнул Тит, понявший из речи Ханны только про убийство. — Кто эта гнида, я спрашиваю?! Не Давид ли Оскарович Ангел, который из Херсона в Австралию отъехал и там с крокодилов шкуры сдирает — сумки шьет? Ты, Ханнуся, только мигни, я с него самого шкуру спущу.
— Благодарю, голубчик, — растрогалась Ханна. — Но, увы, это не бывший житель Херсона, о чем я сожалею, потому что освежевать моего ангела было бы и справедливо, и, не скрою, даже приятно. А так мой удел — вечно искать спасения, таиться, защищаться. А ля гер, ком а ля гер. На войне, как на войне.
— Да, война, — подхватил Май и, страшась Ханны, вдруг погрозил ей пальцем. — Вы хотите опорочить своего противника! Огненные знаки рисуете — мол, я вон что могу! А он-то, Анаэль, не позволил себе дешевки такой!
Ханна качнулась, как змея, и, вытянув шею, выплеснула шепотом:
— Это он с вами дешевки себе не позволил, а с другими запросто позволяет. Он людей до дна знает, к каждому свой подход. Он просто очень хитрый вербовщик! Чем больше народу обманет, тем больше власти у Хозяина его.