Последний бебрик
Шрифт:
— За электорат, значит, борется. Прямо, как в политике, — засмеялся Мандрыгин, отпив французского коллекционного.
Ханна призывно, нежно взглянула на него:
— Умница. Трактуете вульгарно, но верно. Вы мне сразу понравились, господин артист. С вами просто и весело.
— Не верь ей, она — ведьма! — вскричал Май, схватив друга за руку.
Ханна оскорблено выпрямилась, вздохнула с горьким сожалением:
— Я полагала, Семен Исаакович, вы — истинный шевалье. Видно, ошиблась. В вас говорит инерция дремучих представлений о нашем воинстве. Взгляните
— Кралечка, каких нет! — сунулся восторженный Тит.
— Царица голосом и взором! — с пафосом воскликнул Мандрыгин.
— И-эх-х-х-х! — плотоядно отозвался возлежавший на диване ценитель красоты Рахим.
Попугай же, очнувшись от обморока, защелкал страстно, почти по-испански.
— Ангела вашего боятся, а меня любят! — изрекла Ханна с торжеством. — Любят не только за красоту, но за целесообразность поступков, за сладостность реалий, которые я предлагаю. А что предлагает он? Абстракцию и — в некоем непредставимом будущем — Страшный суд. Как бы ни были глупы ваши представления о Боге, но страха наказания не вытравить никакими философскими идейками. Вы, Май, всегда подозревали: придется когда-нибудь ответить за все, что сделал плохого и не сделал хорошего. Может, вы надеетесь, что ваш Анаэль замолвит словечко на Страшном суде, когда повлекут вас под рученьки такие же добряки-ангелы в огненное море сбрасывать? Не надейтесь! Не спасет он вас!
— А этот ваш Толян, у которого нога качается, не боится, что ли, огненного моря? — мрачно спросил Май. — Вы ему за торговлю человеческими костями вашу демонскую индульгенцию вручили, да?
— Дались вам эти кости! — раздраженно заметила Ханна. — Вы бизнеса совсем не знаете. Это же просто перетряхивание денег! Ну, решили всего-навсего пугнуть народ сувенирами из костей, чтобы поднять цены на похоронные услуги. И не намного поднять, уверяю вас, уважаемый! Всем будет по карману собственная уютная могилка!
— Я страшно этому рад, — с чувством сказал Мандрыгин и, игнорируя ненавидящие взгляды Тита, налил себе французского коллекционного.
— Она все врет! — выкрикнул Май.
Ханна выбрала из фруктов на блюде самое крупное красное яблоко, разрезала ювелирным ножиком на дольки и невозмутимо предложила друзьям:
— Не желаете причаститься?
Мандрыгин протянул руку, но Май удержал. Ханна беззлобно — как над дитятей — засмеялась. Яблоко досталось Титу и Рахиму; тот угостил попугая.
— Ну, я пошел, — буркнул Май другу. — А ты оставайся, если хочешь. Пляши, кувыркайся.
Он хотел встать, но не смог — ноги будто прилипли к полу. Ханна наблюдала за попытками Мая, по-матерински ласково улыбаясь.
— Отпустите меня! — взмолился он. — Я ведь вам все сказал! С меня больше нечего взять!.. Ведьма!
— Чем попусту ругаться, лучше бы о себе подумали, — молвила Ханна с состраданием. — Такой сыр-бор из-за вас — мечи в воздух взметнулись! Я готова презреть ваше хамство, потому что хочу вам помочь.
— Она — добрая! — рассиропился Тит. — А какая образованная — языки, компьютер, горные лыжи! За манеры
— Я даже медсестрой работала, имею благодарности, — вставила Ханна, волнуясь; опаловый взор ее вдруг помутнел.
— Медсестрой?! — вскричали друзья разом.
— А что, мне, по-вашему, в избушке жить на курьих ножках да жабу в полночь варить? — оскорблено вскинулась на них красавица.
— Оно, конечно, архаика, — веско подтвердил Мандрыгин, смакуя вино.
«Не люб-лю ки-та-ек я, они жрут от-ра-ву, а люб-лю по-ля-чек я, они пьют ка-ка-ву», — нудно дребезжал в зале лилипут-частушечник. Кто-то пьяно подвывал; кого-то рвало за бархатной портьерой, у винтовой лестницы; кого-то выносили за руки, за ноги официанты. Даже фантасмагорический свет люстры казался бессмысленным, потому что в небесную полутьму над хрустальным куполом уже начала втекать легкая нежная лазурь.
— Идите домой, Семен Исаакович, — отстраненно, тускло сказала Ханна. — Живите, как жили: с женой, которая плетет корзинки, с дочкой, которая хочет стать проституткой, со свояченицей, захламившей балкон своими соленьями… с заштопанными простынями, рваной обувью и ужасом при мысли: «Что будет, если навсегда испортится холодильник?!» Возвращайтесь в эту реальность. Вы погубили свою жизнь.
Май встал. Никто не смотрел на него. Рахим общался с попугаем: показывал дулю. Тит следил за Мандрыгиным, потягивающим французское коллекционное. Неподвижная Ханна смотрела в зал. Ее готическая красота убивала Мая больше всяких слов. Проюрдонил жизнь!.. И он начал жалко, беспомощно оправдываться, понимая, что сейчас предает ангела вновь, и ненавидя себя за это:
— Видите ли, Анаэль один ко мне пришел, а вы с охраной и Титом… Если бы вы с ангелом на равных играли: он один и вы одна… а так… получается не на равных…
— Я вам уже объяснила: боюсь подлой расправы, поэтому всегда с людьми и на людях, — мгновенно ответила Ханна, лаская Мая взглядом.
— Вот интересно: разве какая-то охрана помешала бы ангелу вас убить? — хитро спросил вдруг Мандрыгин; он был трезв и весел.
Частушечник-лилипут вдруг издал звук лопнувшего шарика, и сразу засмеялась труба. Ее утренний, свежий звук встревожил Ханну. Она качнулась по-змеиному из стороны в сторону и нервно, зло ответила Мандрыгину:
— Оружие ангела — огонь. Вместе со мной неизбежно погибнут и люди, которые рядом. Ангел не может нарушать главное условие и просто так убивать смертных.
Тит поддержал ее с идиотским энтузиазмом:
— Если всем разрешить пистолеты и все начнут нарушать условия, убивать запросто так, то начнется Гога с Магогой.
Ханна в ответ рассиялась улыбкой и почти арию запела:
— Тит Юрьевич! Я только что поняла: десять тысяч долларов за книгу — ничтожно мало! Писатель наш и не жил никогда по-человечески. Вы вот бутылку вина за две тысячи долларов покупаете, а ему, творцу, кидаете жалкую подачку!
Мандрыгин ткнул Мая в бок: мол, вот оно, счастье, близехонько! Тит опешил, в растерянности схватился за ухо.