Последний бумажный журавлик
Шрифт:
Опустошение. Разрушение. Руины.
Я не могу пошевелиться от ужаса.
Дороги, по которым я шел утром, исчезли.
Повозки с лошадьми – их нет.
Люди на велосипедах – точно их и не было никогда.
Деревянные дома на улице Хиро…
дома на моей улице…
вся моя улица…
Куда все делось?
И где люди?
Где сосед Хиро, господин Хияси? Его жена и дети, где они?
Господин Сато, у которого мы покупаем конфеты, где он? Где?
Я вглядываюсь в город, но из-за пыли и облаков ничего не разглядеть.
Магазин
Смотрю направо – туда, где должна быть больница Сима. Мама Хиро работает там медсестрой.
Хиро…
Где Хиро?
Руки трясутся. Мне и холодно, и жарко. Ноги дрожат.
Дыши, говорю себе. Дыши.
На моем теле – миллионы порезов, ссадин и царапин. Все болит – спина, лицо, руки, пальцы… все…
На полу, в нескольких метрах от места, где я нашел свою книгу, лежит что-то странное, не похожее на все вокруг. Раздвигаю обломки и вытаскиваю корзину с бельем. Кожа ужасно саднит, но я натягиваю брюки и рубашку. На всякий случай беру с собой еще одежду: Хиро, где бы он ни был, возможно, тоже остался в одном белье.
Хиро. Я должен найти Хиро.
Выкрикиваю его имя, но звук собственного голоса в тишине пугает меня – такой он слабый и странный.
«Хиро», – пытаюсь я повторить громче, только слово как будто застревает в горле и болит.
Стараюсь не наступать на разбитое стекло, обожженную древесину, на руины дома Хиро. Падаю на колени и раскапываю обломки.
– Хиро! – кричу я снова и снова. – Хиро! Хиро!
Я ищу в разных местах и зову его. Пока ничего.
Вдруг вижу, как соседи поднимаются из-под обломков – живые призраки.
– Tасукэтэ! – кричу. – Помогите!
Люди смотрят в мою сторону, но никто ко мне не подходит. У каждого – своя боль, свои пропавшие.
– Хиро! – зову я снова.
Сердце стучит так громко, что ничего другого не слышно. Но я все равно прислушиваюсь. И мне кажется, кто-то шепчет за спиной. Я ползу, карабкаюсь на четвереньках, заглядываю в каждую темную щель.
– Где… где ты?
Он не отзывается, но тут я вижу, что обломки стены шевелятся. Обеими руками, что есть силы, я тяну на себя доски, покрытые штукатуркой.
Щель становится глубже, и я чуть ли не ныряю туда, шарю руками, нащупываю едва различимые предметы и спрашиваю, спрашиваю:
– Ты слышишь меня?
Наконец теплая ладонь сжимает мои пальцы, и сердце от этого колотится сильнее – с надеждой.
Я разгребаю обломки и все яснее вижу его – Хиро. Но это не тот Хиро, который повернулся ко мне, стоя у окна. Он тоже без одежды. Одна сторона его тела и нижняя часть ног в порядке, все остальное – в ожогах.
На меня накатывает тошнота. Я шатаюсь. Меня рвет. Все кружится. Падаю. Снова рвет.
Дрожу. Пот течет по лицу и телу, как вода.
Он касается моей спины:
– Спасибо, – голос друга слабый, уставший,
– Похоже на то. Только вот какая? – спрашиваю я, собравшись с силами.
– Молотофф но Ханакаго? [1] Кассетная бомба? – произносит он еле-еле.
Хиро неловко поворачивается в одну сторону, в другую – смотрит, как и я в те первые секунды, на разрушенный мир.
1
Японская транскрипция «коктейля Молотова». – Прим. пер.
– Даже пятисоттонная бомба так не смогла бы… – отвечаю ему.
Хиро встает и делает неуверенный шаг.
– Здесь был сад, – шепчет он. – А вот тут, где я стою – бомбоубежище.
Он смотрит на меня.
– Все еще день? – его голос почти как тишина. – Тот же день? Ничего не помню… Я видел самолет… стоял у окна, да? А потом раскрылся парашют. Я обернулся, чтобы сказать тебе, да?
Я киваю.
– А потом… пустота. Что-то белое и все, – он качает головой, – пустота.
Вдруг он наклоняется и его начинает рвать – точно как меня. Хиро дрожит, зубы его стучат, пот льется без остановки.
– Я голый, – говорит он, переводя дыхание от рвоты. – Куда делась моя одежда?
– Не знаю, – шепчу. – Я тоже очнулся голым. Посмотри на свою кожу. На тебе была рубашка с рисунком, твоя любимая.
Он кивает.
– Посмотри, посмотри на себя.
Он опускает голову, рассматривает себя, касается рукой разноцветных пятен на коже.
– Это рисунок с моей рубашки, – произносит он. – Почему-то на коже. Но куда делась сама рубашка?
Я пожимаю плечами.
– И что нам теперь делать? – спрашивает Хиро. – Куда нам теперь идти?
– Я не знаю. Не знаю.
У нас нет ответов.
Я помогаю Хиро натянуть одежду, которую взял из корзины, и вместе мы карабкаемся по останкам его дома в надежде дойти до больницы, но останавливаемся там, где должна быть дорога.
– Моя мама, – шепчу я.
– И моя, – отвечает он. – А сестра? Что с ней? Что с Кэйко? Мне нужно найти ее, мы должны быть вместе сейчас! Она в детском саду, ей страшно!
Хиро умоляюще смотрит на меня.
Пытаюсь сообразить, как быть. Я хочу найти свою маму, отвести Хиро в больницу, да мне и самому бы попасть к врачу, но Кэйко?..
Ее образ неожиданно встает перед глазами: вот солнце сияет на темных волосах, когда мы с Хиро ведем ее в детский сад; вот мы прощаемся, и она машет нам у ворот, а мы отправляемся в школу или на урок военной подготовки, или на завод, где нам теперь приходится работать; вот она дома, смеется, а Хиро ее дразнит; я помню ее улыбку.
Пять лет! Ей только пять лет!