Последний бумажный журавлик
Шрифт:
И мне неважно, почему этот дождь черный; он из воды – это главное.
И вот мы уже все мокрые насквозь. Озноб бежит по телу; у Хиро дрожат руки, женщина тоже трясется от холода.
– Оттащим ее туда, – пытаюсь я перекричать черный дождь, глядя на уцелевший угол стены и часть крыши – хоть какое-то укрытие.
Не понимаю, почему она не стонет от боли: ее левая нога болтается как мертвая рыба на леске. Мы опускаем ее у стены, и сами от усталости валимся рядом. И тут я думаю: а в чем смысл этого всего?
Мы прошли мимо десятков
И вот мы сидим здесь втроем: замерзшие, промокшие, без сил. Становится все холоднее, и шансов, что нас спасут, почти никаких.
Мы молчим.
Резкие вздохи женщины напоминают мне, что нужно вдыхать и выдыхать. Я слышу, как Хиро кашляет, и радуюсь, что он еще жив.
Тени на бетоне не исчезают под дождем, а я, выпадая из реальности в забытье или наоборот – уже и не разберу – вижу, как души вздымаются и движутся ко мне, вытянув руки, прося помощи.
– Дети, – шепчет женщина. – В парке. Те, кто выжил.
Эти слова поднимаются в небо и парят, как облака в безветренный день.
Я медленно открываю глаза и наклоняюсь к ней.
Хиро тоже смотрит на женщину.
– В парке? – повторяю я. – Те, кто выжил?
– Кэйко Мацуя, – спрашивает Хиро с дрожью в голосе. – Она там? В парке? Кэйко Мацуя в парке? – он кричит так громко, что женщина закрывает глаза и молчит.
– Так в парке? Кэйко Мацуя?..
Она морщится от боли.
– Пожалуйста, – Хиро понизил голос. – Кэйко моя сестра. Пожалуйста…
Женщина закрывает глаза и тихо произносит:
– Прости меня. Не знаю.
– Мы вернемся за вами, – говорю я, пытаясь встать на ноги, и сам не верю своим словам.
Мы карабкаемся по руинам детского сада, и я надеюсь, что врач придет ей на помощь. Что скорая или кто-то еще доставит ее в больницу.
Представляю себе больницу с чистыми палатами и застеленными койками, медсестры промывают раны, врачи прописывают лекарства, родные и друзья нежно гладят своих больных по рукам и подносят к их улыбающимся губам ложки с теплой едой.
Машины скорой помощи воют и летят по дорогам, увозят раненых в больницу – там им зашьют раны, наложат гипсы, вылечат ожоги.
В моем воображении – не только машины скорой помощи, добрые врачи и счастливый конец, о котором я так мечтаю, но и герои из отцовской книги: они замерли в ожидании, – когда же я наконец продолжу чтение.
Я прижимаю книгу к груди. Обещание, данное тому, кто, возможно, уже умер, кажется самым важным обещанием из всех.
Вокруг то и дело вспыхивают
Жива ли она?
Проходим мимо трамвая: корпус изогнут, внутри полыхает сине-красное пламя.
Кэйко тоже проходила здесь?
Она тоже видела этого горящего зверя?
Теперь огонь ревет за нашими спинами. Я поворачиваюсь и вижу, как пламя взмывает в воздух, танцует на ветру, приближается. Жар обжигает кожу, от дыма невозможно дышать.
Пламя преследует нас. Подталкивает вперед.
Ветер раздувает огонь, снося крыши с домов, вздымая обломки горящих балок – они то гаснут, то снова воспламеняются, как феникс в своем предсмертном полете.
Разрушенные деревянные дома трещат в огне.
Я хочу поговорить с Хиро, но не могу. Мне страшно.
Наконец мы в парке. Здесь много, так много людей!
Деревья и кусты еще не объяты пламенем, но я все равно чувствую запах дыма, и жар обжигает кожу.
– Кажется, тут безопасно, – говорю я Хиро.
– Пока что, – отвечает он.
Огонь бежит следом за нами, но Хиро не оглядывается: он смотрит на раненых, лежащих рядами – то на одного, то на другого, как будто составляет списки в голове.
Из его ран все еще течет кровь, взгляд никак не может сфокусироваться, а руки вытянуты в стороны, точно у пластиковой куклы.
– Болят? – спрашиваю я.
– Очень… ужасно… не могу опустить их…
– Тебе бы сесть отдохнуть, – предлагаю я.
– Кэйко… Сначала Кэйко. – Его слов почти не разобрать.
Я чувствую боль друга и забываю о своей. Когда ожоги на лице саднят так, что кажется, вот-вот упаду в обморок, когда кожа на спине покрывается волдырями от яростных солнечных лучей, я смотрю на Хиро: он все еще идет, все еще в сознании. Все еще ищет сестру.
Живой, живой. Держись, Хиро. Живи.
Его решимость спасает меня от того, чтобы просто сесть с умирающими и стать одним из них.
– Как думаешь… Кэйко… Кэйко… она здесь? – спрашивает он. – Думаешь, она жива?
– Конечно! – тут же отвечаю я.
Вижу, вижу его глаза. Он знает, что я вру.
Мысль о том, что она не выжила – как легкая волна внутри меня, что в любую секунду может превратиться в неудержимый шторм. Но я не представляю, как бы она могла пережить все это: пика, разрушение детского сада, пламя… Как?..
Но все же мы-то здесь – я и Хиро.
Делаю глубокий вдох, а в груди так больно, что, кажется, меня сейчас вырвет. Я останавливаюсь, но тут же попадаю в поток пепла и углей. Ускоряю шаг. Ветер накрывает меня, горячий воздух захватывает с головой, кожа саднит. Я не могу дышать.