Последний человек на Земле

Джафар Муса

Сон тихо укутывал его мягкой дремой, увлекая за собой в заждавшееся сновидение. Комната искажалась, меняла свои очертания и краски. Отливающие металлом иголки чертили мелкие блики на стенах, словно разбрызгивая мгновенно затухающий белый огонь.

Он увидел его внезапно, прямо перед собой. Не было постепенного появления из-за горизонта, ни чудесной иллюзии, что создают для наших, с готовностью принимающих обман за правду, глаз миражи на раскаленном песке, ни проявления на синем полотне неба контуров, постепенно обретающих объем и цвет.

Город возник сразу, целиком, словно кто-то вдруг снял повязку с его глаз. Город был откровением, неприкрытой истиной. Все, что когда-либо имело смысл, вызывало самые смелые

догадки и озарения, находилось прямо перед ним, и он сам в тот же самый миг ощутил себя неотъемлемой частью Города, недостающей, долгожданной, своей.

Город простирался по левую руку и по правую, он не имел ни конца, ни края. Он был над ним, он был вокруг, он был внутри него.

Он вспомнил все, что слышал, о чем мечтал, что ожидал увидеть, и, поневоле, на несколько мгновений закрыл глаза, отпустив воображение и пытаясь унять сбившееся дыхание.

И в закрытых глазах пронеслись за секунду все образы и лица Города, как наваждение, как преследовавший его много лет один и тот же сон, как все невысказанное и несбывшееся. Оживала мрачная картина, недоверчиво открываясь его настойчивому желанию, его безмолвной мольбе. Пробуждался Город, обнесенный высокой неприступной каменной стеной с изящными башенками, скрывавшими бдительных стражников, или огнем костров, показывающих усталым путникам верную дорогу. И скрывались дома за той могучей стеной, дома, возведенные искусными зодчими, что вкладывают свою душу в каждый узор, в каждый свод, арку, нервюру, портик и барельеф, воспевая любовь в камне и мраморе, оставляя потомкам легенды, отражая красоту помыслов и стремлений людей, царей и народов, давно ушедших.

И залиты были пустынные улицы, мощенные речным округлым камнем, лунным светом, что прозрачной вуалью окутывает мир в прохладной ночной тишине, превращая сторожевые башни в уходящие в небо волшебные замки, а разводные мосты – в блестящие гибкие спины диковинных змеев, чьи хвосты уходят в плоть крутых берегов, а головы погружены в воды серебристой полночной реки, продолжающей свое движение даже на застывшей в металле картине. И камни, коими выложены были тротуары, дороги и дорожки, составляли сложнейший рисунок, расходясь лентами серпантина, переплетаясь и снова сходясь в загадочную вязь. И за тончайшими окнами из прозрачного горного хрусталя скрывались покои изысканные и роскошные, обитые бархатом и усыпанные самоцветами, покрытые позолотой, освещенные потрясающей красоты светильниками на бронзовых тяжелых подставках, инкрустированных редчайшим янтарем, а спускавшиеся волнами с витых карнизов ручной работы гардины надежно укрывали от чужих нескромных взоров прекрасноликих женщин, чьи голоса и смех были подобны мелодии арфы, и что берегли домашний очаг и хранили его тепло в руках хрупких, но, тем не менее, более сильных и надежных, чем иные мужские руки, несущие сталь и гнущие железо.

И был этот город словно песня, самая лучшая песня, что только может идти от самого сердца, в момент величайшей радости или глубочайшей скорби, что рождается только раз и несет в себе больше тысячи слов.

И при звуках этой песни замирало все: и ветер, и вода, и сердца, и сами мысли, что суетливы и неподвластны ничтожным потомкам Адама. И никто не мог бы сказать, где начало песни, а где ее середина и конец, и лишь мечтали об одном, – чтобы это мгновение не кончалось никогда, упоительное мгновение любви и единения с прекрасным, но удержать и сохранить которое не представляется никакой возможности, ведь не принадлежала эта песня никому, а только самой себе.

Бесконечный и одновременно короткий день. Подготовка к празднику, незаметно набирая темп, ближе к вечеру достигает своего накала. Время, что только утром сладко дремало в комнате мальчика, вдруг начинает все быстрее двигать стрелки часов и неотвратимо гасить свет за окном. Взрослые нервничают все больше, и, кажется, по своему обыкновению, ничего не успевают. Какие-то покупки в последний момент, что-то обязательно должно

выпасть из торопливых рук и разбиться (на счастье, безусловно), а что-то затеряться, ввести в ступор, привести к судорожным поискам, а потом, конечно, найтись на том же самом месте. Протирание бокалов, перестановка тарелок, скатерть, которая никак не ложится нужными складками по углам стола. Раскрасневшееся лицо бабушки, отвечающей за готовку горячих блюд, большая плошка с заварным кремом, который лучше всех на свете готовит мама, и из которой хоть малая доля, хоть чайная ложечка, но точно достанется ему раньше всех. Дедушка, раз за разом врывающийся, запыхавшись, в квартиру, суетливо выгружающий какие-то свертки и пакеты, получающий новые поручения, и снова исчезающий в чудесном светлом морозном дне.

Мальчик тоже не терял времени даром. Он успел наведаться на крошечную кухню, получить несколько пирожков и строгий наказ своевременно прибрать в комнате, умыться и причесаться (что сложнее всего, потому что с жесткими кудрями уже давно было не справиться). А еще он тайком стащил одно пирожное из надутого важного холодильника с одним длинным железным клыком, служившим ручкой, посмотрел почти половину любимого детского фильма, в очередной раз, к своей досаде, пропустив начало, многократно выключал в своей комнате свет и любовался разноцветными огоньками фонариков на серебристой елке, и, при каждой возможности, с любопытством дотрагивался до красного мешка на плече игрушечного Деда Мороза, гадая, как там могут поместиться все новогодние подарки.

Среди этой веселой суматохи он даже и не заметил, что бабушка с мамой с утра были чуть более напряжены, а дедушка чуть более нахмурен и строг, чем обычно. Если что-то и витало в воздухе, то, стоило ему лишь задуматься, попытаться поймать эту мысль и задать нужный вопрос, как тут же мамина шутка, или строгий окрик бабушки, или звонок телефона, или, наконец, мелодия из телевизора отвлекали его и переворачивали страницу, не позволив ее толком прочитать. Поэтому, когда они собрались за столом за несколько часов до полуночи, и он все же обратил внимание на лишний прибор, было уже поздно.

И лишь только созрел, проклюнулся тот самый важный вопрос, как прозвучал звонок в дверь, больше напоминавший призыв будильника, знаменующего начало нового нелюбимого школьного дня. Он лишь запомнил почему-то немного испуганное лицо мамы, обращенное к нему, и глаза бабушки и дедушки, устремленные в телевизор, как будто именно сейчас там происходило нечто чрезвычайно интересное.

Мама кладет последнюю тарелку на стол, вытирает руки о красный, в мелкий горошек, фартук, потом неловко развязывает узел домашнего платка на затылке, который, как назло, затягивается еще больше. Мальчик первым оказался в прихожей, потому что это вполне может быть он – тот самый, всамделишний, одетый в красную или синюю шубу, с посохом и большим мешком. Но то, что он видит в проеме двери, заставляет его охнуть от восхищения, да так и застыть в смешной позе с открытым ртом.

К ним просто таки вваливается самая настоящая живая елка, огромная, сразу заполнившая все пространство от пола и до потолка, тянущаяся мохнатыми ветками навстречу теплу и свету маленькой квартиры, пахнущая смолой и крепкими гладкими шишками, словно чудом перенесенная сюда из самого сердца зимнего леса, так что мальчик даже невольно поежился от холода, который, казалось, задержался на ее иголках. Восторг и счастье так переполняли его, что он не сразу заметил человека, что стоял за ней, и который, собственно, и позволил этому чуду свершиться. Лишь несколькими секундами позже волшебство снежных просторов, что рождают сам дух Нового Года, и его мечты, убежавшие далеко-далеко, были нарушены какой-то неуместной суетой и покашливанием. Мама почему-то сразу потеряла гибкость движений, ее жесты стали даже немного резкими и неуклюжими. Она, с чуть большей силой, чем того требовалось, притянула мальчика к себе и развернула его лицом к неожиданному гостю. Бабушка с дедушкой почему-то остались в гостиной, так что прятаться ему было не за кого.

Конец ознакомительного фрагмента.