Последний довод главковерха
Шрифт:
— Ты что к моей сестре пристаешь? Ты что думаешь, если ты командир и фронтовик, тебе все можно? Я сам только с фронта! — Напирал на танкиста явно уголовного вида заморыш.
Несмотря на мелкие габариты, вел он себя очень уверено и нагло, рядом, не скрывая своей заинтересованности происходящим, стояли еще два уголовника. Не могу понять, зачем они так стремятся выделится и подчеркнуть свою кастовую принадлежность, на мой взгляд, этим они только облегчают работу милиции.
— Ты думаешь, если девушка одна ходит, так за нее и заступиться некому? — Продолжал отрепетированное
Чего он привязался к этому танкисту, понять было нельзя, тот совсем не был похож на состоятельного человека, но выследили они его с чем ценным, или у них были личные мотивы, вникать в мотивы рыночной шпаны было некогда, события пошли кувырком. Бандит инициатор схватил танкиста за рукав, тот отмахнулся, а в руке второго бандита блеснуло лезвие ножа. От первого взмаха танкист увернулся и тут же получил сапогом в ребра. Но в это время я прохромал, наконец, те пять метров, что отделяли прилавок от места драки. Вооруженный, за неимением лучшего, тяжелой бычьей ляжкой, я сходу пустил свое оружие в ход, тремя ударами разметав злодеев, умудрившись при этом не свалиться, и напоследок припечатал к земле последнего, подбегавшего с топором.
— Ты что делаешь?! Меня-то за что?! — Орал поверженный мясник.
— Хрена ты тут с топором бегаешь? — Злобно огрызнулся я, постоянно оглядываясь, нет ли кого сзади. Народ, видя мой настрой на продолжение драки, почтительно расступился, образовав вокруг меня своеобразный круг почета, в который торжественно вступили представители органов правопорядка.
— А ну, стоять! — Остановил лейтенант милиции мясника, пытавшегося вернуть на прилавок бычью ляжку, и сразу поприветствовал мелкого уголовника. — Здорово, Фальцет, опять довелось свидеться!
Двое его помощников крутили руки бандитствующей троице обыкновенными веревочками, наручники в киевской милиции были, очевидно, не в моде. Я пытался помочь танкисту встать так, чтобы при этом не упасть самому, что мне неплохо удалось. Уголовник успел все таки зацепить его ножом, со слегка оцарапанного предплечья старлея редко капала кровь. Я озирался в поисках девушки, из-за которой все началось, но ее нигде не было.
— Чьи деньги? Кого ограбили?
Из кармана дрища извлекли ворох огромных советских купюр.
— Меня! Это мои деньги! — Неожиданно услышал я свой голос, ну что, все правильно, если деньги ничьи, значит, мои.
— Проследуем, товарищ, в отделение для выяснения. — И довольный, добавил, обращаясь к заморышу. — А ты, Фальцет, сегодня плотно влетел.
— Да что ты можешь, красноперый! Это же не грабеж даже, все видели, как тот фраер к сеструхе приставал! Три года за хулиганку, да мне тюрьма дом родной!
— Ты напал на командира Красной Армии, — снисходительно, и даже добродушно объяснил лейтенант лузеру, — и ранил его, нанеся вред боеспособности наших вооруженных сил, в дни, когда наша страна ведет непримиримую борьбу с зарвавшимся врагом. И сделал ты это, не по собственной инициативе, ума бы у тебя на это не хватило, а по заданию немецкой разведки. И получишь ты за это высшую меру в течение трех дней, по законам военного
Слушая все эти разъяснения тонкостей социалистической законности, я уже семь раз пожалел, что влез в это дело, особенно когда попытался прикарманить деньги уголовников. С местными правоохранителями шутки плохи, за любую ерунду навесят такую статью, век не прочитаешь. В отношении профессиональных бандитов такая практика может только приветствоваться, с асоциальными элементами, которые никогда и ни при каких условиях не встроятся в гражданское общество тактика эскадронов смерти оправдана и необходима. Но когда это касается лично тебя, смотришь на такие вещи уже по-другому.
За разговорами пришли в отделение, где нас развели по разным помещениям. Уголовников отвели в камеры. Танкиста лейтенант увел на перевязку, хотя он в ней совсем не нуждался, и пока медсестра бинтовала порез, милиционер, нависая над врачом, что то старательно ему втолковывал, видимо убеждая приукрасить характер раны и вписать в справку повреждения, которых у старлея фактически и близко не было.
А меня отвели в большой кабинет, уставленный десятком пустых столов, за которыми было всего три сотрудника, и молодой парень в гражданском начал подробно и не спеша выспрашивать об обстоятельствах нападения, и подробностях кражи у меня крупной суммы денег.
— Хорошо, товарищ Лапушкин, с этим разобрались. Поясните теперь следствию, откуда у Вас, бойца Красной Армии, едущего из госпиталя на восстановление, оказалось в кармане… кстати, сколько там было?
Пока мы шли к отделению милиции, у меня было время продумать ответы на основные вопросы, только по сумме я сказать ничего не мог даже приблизительно, милиционер, примостившийся за столом в углу, считал деньги медленно, и все время сбивался. Хоть бы купюрник писал, что ли, или разложил бы в несколько пачек, нет, он считает все в одну кучу, путается, и начинает сначала. Буду пока рассказывать басни о происхождении денег, отводя разговор от суммы.
— Эти деньги мне дал лейтенант из штаба нашей дивизии, фамилия его Марущинский. Он просил передать их девушке Оксане, живущей по улице Полтавской, тридцать шесть, квартира пять. — Я стараюсь называть знакомые улицы и имена, чтобы меньше сбиваться. — Оказалось, что девушки такой там не проживает, или лейтенант напутал, или я неправильно записал. Как закончится отпуск, отведенный на выздоровление, повезу деньги обратно, никуда не денешься.
— Путано все, и неправдоподобно.
— Ничего не путано, и все правдоподобно. — Упорствую я. — Почему лейтенант не может послать деньги с бойцом знакомой девушке? Может, и послал.
— Мы все проверим, и пошлем запрос в дивизию по Вашему лейтенанту.
— Проверяйте.
Запрос будет ходить недели, и где меня все это время будут держать, под арестом, свидетеля и пострадавшего, на каком основании? Самое большее, деньги придержат, век бы их не видеть.
— Где Вы остановились в городе, товарищ Лапушкин?
— Пока нигде, я сегодня утром приехал.
— Четыре дня добирались до Киева из госпиталя?
— Это мне еще повезло, неразбериха кругом.
— По сумме Вы ничего не сказали.