Последний Герой. Том 3
Шрифт:
Ответ ему явно не понравился, но он продолжил методично:
— Вы участвовали когда-либо в митингах, фанатских сборах или протестных акциях?
— Только в качестве охраны общественного порядка, — все так же спокойно и уверенно ответил я.
Он удивлённо поднял брови и снова внимательно посмотрел на мою анкету, которую держал перед собой на столе. Там было что-то вроде моего досье с биографией и выписками из базы административных правонарушений. Правда, выписок этих там и вовсе не было. Тот Максимка нигде не засветился, даже за штраф за непристегнутый
— Вот как, уже успели поучаствовать в ООП? Вы же только год работаете, — прищурился Репей.
— Работаю я недавно, но в школе милиции нас постоянно направляли на охрану порядка в город, особенно во время крупных культурно-массовых мероприятий. День Победы, демонстрации всякие. Стояли в оцеплении, патрулировали улицы. Так что опыт есть.
Репей молча кивнул, явно разочарованный тем, что я всё ещё держусь ровно и спокойно. Но я уже знал, что этот тип будет пытаться вытащить из меня хоть какие-то эмоции, хоть что-то, за что можно зацепиться, раскрутить — и поставить крест на моём переводе в розыск. Только вот не на того напал. Я на таких, как он, уже насмотрелся и знал, как играть в эти игры. Главное — выдержка и спокойствие. Остальное — приложится. Да и аппаратик я откалибровал как надо…
Вопросы продолжались. Репей смотрел в монитор, периодически постукивая аккуратно подстриженными ногтями ботаника по столешнице. Выглядел он при этом так торжествующе и осуждающе, будто уже знал обо мне что-то тёмное и неприятное. Хотя полиграфолог не должен проявлять эмоций — он обязан быть нейтральным, как прибор, на котором работает.
Ну существуют ли такие? Думаю, ответ такой же, как и про честность с родственниками.
— Есть ли в вашей биографии случаи, за которые вас могли бы привлечь к уголовной ответственности? — голос Владлена Арнольдовича звучал почти победно, будто он меня уже поймал.
— Нет, — твёрдо ответил я сразу же. — Я честный гражданин и сотрудник полиции.
Про себя же я продолжил спокойно и даже слегка с гордостью: а то, что я даже в этой жизни отправил на тот свет уже несколько откровенных мразей, лишь подтверждает мою гражданскую и полицейскую позицию. Я — рука карающая, справедливая. Я это проговорил про себя настолько уверенно, что сам почти поверил в свою праведность.
Репей внимательно посмотрел на монитор, где спокойно плыла синусоида моих физиологических реакций. Что-то ему не нравилось, он явно был недоволен результатом. Помолчав, он решил задать уточняющий вопрос:
— Что, разве ни разу в жизни вы не нарушали закон?
— Возможно, административный закон и нарушал, переходил улицу на красный, — сказал я серьёзно, — но уголовный — нет. Уголовный закон я всегда защищал.
— Нет, тут вы должны отвечать только «да» или «нет», — прервал он меня раздражённо.
— Нет, — повторил я чётко.
— То есть, нарушали?
— Нет, не нарушал.
— Так да или нет? — Репей уже заметно раздражался, даже губы его слегка посерели от злости.
— Да, не нарушал. Или
Он тяжело вздохнул, сжал губы и, перешёл к следующим вопросам, которые посыпались, как горох. Про религиозные секты (участие в них), про сепаратистские и анархические убеждения, незаконное хранение оружия и даже про вождение автомобиля в нетрезвом виде за последние десять лет. Конечно, я был чист, как стеклышко. Единственное — водил тачку подшофе, тогда это считалось нормой среди ментов. Но это было явно больше, чем десять лет назад.
И это, опять же, Лютый.
Наконец, Владлен Арнольдович явно уже устал от моей спокойной невозмутимости и невозможности подловить меня на чём-то конкретном. Он хмыкнул, глядя на монитор, и произнёс:
— И последний вопрос. В процессе тестирования вы солгали, отвечая хотя бы на один вопрос?
— Нет, — сказал я уверенно.
Он снова посмотрел на экран монитора, что-то отметил себе и с ехидной улыбкой вдруг спросил:
— А на какой из вопросов вы говорили неправду? Прибор показывает, что вы всё-таки соврали хотя бы раз. Как вы думаете, где это произошло?
Ха, развод на дурачка, на лоха. Оперский приём, классика. Дескать, я знаю, что вы сделали прошлым летом. Я сразу решил, что тоже сыграю в его игру. Чтобы выглядело правдоподобнее, даже немного загрустил и тихо, задумчиво произнёс:
— Ну, знаете, есть один вопрос, на который я мог реагировать не совсем верно.
— Какой же? — Репей явно встрепенулся, почти готовый записывать мои показания.
— Ну, про оружие, — я сделал многозначительную паузу.
— Так-так, — он насторожился ещё сильнее, чуть наклонился вперёд, напрягся, — говорите…
— В детстве я однажды убил из оружия, — продолжил я грустно и тяжело.
— Из какого оружия? Кого? — глаза его загорелись каким-то хищным блеском.
— Воробья, — вздохнул я трагически.
— Что? Воробья? Из оружия? Какого ещё оружия?
— Из рогатки, — совершенно серьёзно подтвердил я.
— Из какой ещё рогатки?! — он почти взвился. — Я вас спрашивал про оружие!
— Ну так в детстве для нас рогатка и была самым настоящим оружием, — ответил я невозмутимо и грустно. — Попал в воробья, и он умер. Я думаю, след оставило, и вот теперь и видно.
Я со всем уважением повёл рукой в сторону компьютера. На самом деле воробей не умер, я ему крыло перебил. Потом, правда, сам же его и выходил.
— Всё, ясно, понятно, — разочарованно проговорил Репей, резко откинувшись назад в кресле. — Тестирование окончено, вы свободны. Заключение придет в кадры позже.
— А можно будет его почитать?
— Нет, — отрезал тот, будто жаба ядом плюнула, — заключение подшивается в особую часть личного дела, ознакомление с которым вам запрещено.
Ну-ну… Хмыкнул я про себя. Принесу кадровичке тортик и почитаю. Знаю я эти особенные спецчасти личного дела. Проходили уже.
Он достал из кармана мятый платок и вытер им влажную залысину среди жиденьких волос. Я поднялся, улыбнулся и сказал: