Последний магнат
Шрифт:
Так танцевала я со Старом под прелестную мелодию Глена Миллера «Я на качелях». Просторно было, хорошо было танцевать теперь. Но меня брала тоска еще сильней, чем раньше. Точно с той девушкой ушло все волнение вечера и для Стара, и для меня – ушла моя пронзительная боль, зал опустел и поскучнел. Пусто было на душе, я танцевала с партнером, рассеянно повторявшим мне, что город сильно изменился.
Назавтра, во второй половине дня, они встретились – двое незнакомых в незнакомой стране. Где ночь бала, где та девушка, с которой он танцевал? По бульвару приближалась к нему дымчато-розово-голубая шляпка с легкой
Он первый признал в ней ту, прежнюю, – по светлому лбу Минны и глазам, по млечной белизне висков, по переливчатой прохладе волнистых темно-каштановых волос. Обнять бы ее запросто рукой, притянуть к себе привычно, по-семейному – настолько ведь знакомо это дыхание, уголки глаз, пушок на шее сзади и линия спины, сама даже ткань платья заранее знакома его пальцам.
– Вы так и прождали здесь с ночи? – сказала она голосом, легким, как шепот.
– Я не двигался, не шевелился.
Но оставалось еще нерешенное – куда же все-таки ехать?
– Я бы чаю выпила – если найдется здесь такое место, где вас не знают.
– Звучит так, точно у одного из нас худая слава.
– А и в самом деле, – засмеялась она.
– Поедем на взморье, – предложил Стар. – Я там заглянул как-то в ресторан, но меня прогнал дрессированный морской лев.
– Он и чай умеет подавать?
– Вероятно, научен. А разболтать о нас вряд ли сумеет – не настолько далеко зашла его ученость. Да и что вы такое скрываете?
Она помолчала.
– Возможно, скрываю свое будущее, – сказала шутливо, и это могло значить что угодно, а могло и ничего не значить.
Они сели в машину, покатили.
– А не угонят? – кивнула Кэтлин на свой драндулет, оставшийся на стоянке.
– Могут и угнать. Тут, я заметил, шныряли какие-то чернобородые иностранцы.
Кэтлин обеспокоенно взглянула на него:
– Правда? – И увидела, что он улыбается.
– Я верю всякому вашему слову, – сказала она. – У вас такая мягкая манера – не понимаю, почему все они так вас боятся. – Она оглядела Стара одобрительно и чуть озабоченно: его бледность была в ярком свете дня особенно заметна. – Вы очень перегружены работой? Даже по воскресеньям не отдыхаете?
– Раньше, бывало, отдыхал, – ответил он, чувствуя, что интерес ее не напускной, хотя и сторонний. – Прежде у нас было… был дом с бассейном, садом, кортами, и в воскресенье приходили гости. Я играл в теннис, плавал. Теперь оставил плавание.
– А почему? Вам бы это было полезно. Я считала, все американцы – рьяные любители плавания.
– Года три назад у меня ноги резко похудели – до неловкости. Хватало, впрочем, и других спортивных развлечений: я с детства играл в хэндбол [3] , и у меня тут был закрытый корт, но стенки снесло во время шторма.
3
Не путать с гандболом. Хэндбол – игра для двух – четырех участников на закрытом корте. (Прим. перев.).
– Вы хорошо сложены, – похвалила она, имея в виду только то, что худощавость его не лишена изящества.
Он мотнул головой – отмахнулся от комплимента.
– Работа –
– Вы всегда мечтали делать фильмы?
– Нет. В юности я мечтал стать в конторе главным клерком, который досконально знает, где что.
Она улыбнулась.
– Забавно. Ведь вы достигли гораздо большего.
– Нет, я и теперь главный клерк, – сказал Стар. – Если в чем мой талант, то именно в этом. Но, вступив в должность, я обнаружил, что никто не знает досконально, где что. И при этом надо знать не только, где что лежит, но и почему оно там, и не надо ли его переложить. На меня все начали наваливать – сложнейшая оказалась должность. Вскоре мне передали все ключи. И, верни я их сейчас, никто уже не знал бы, от какого замка какой ключ.
Красный свет остановил машину, и мальчишка-газетчик проблеял:
– Зве-ерская расправа с Микки-Маусом! Рэ-эндольф Херст объявил войну Китаю!
– Придется нам купить эту газету, – сказала она.
Машина тронулась. Поправляя шляпку, охорашиваясь, Кэтлин заметила на себе взгляд Стара и улыбнулась.
Она была бодра и собранна – а эти качества сейчас в большой цене. Апатии вокруг хоть отбавляй – в Калифорнию густо стекается вялый и хищный сброд. Да издерганная молодежь из восточных штатов, мысли которой все еще на Востоке, а тело ведет безнадежную борьбу с расслабляющим климатом. Ни для кого не секрет, как трудно здесь дается длительное, ровное рабочее усилие. Стар хотя и не делал на это скидку, но знал, что из новоприбывших поначалу бьет чистый родничок энергии.
Им было хорошо сейчас вдвоем. Он не заметил в Кэтлин ни штриха, ни жеста, который вступил бы в разлад с ее красотой, исказил бы рисунок. Все в ней было стройно и согласно. Стар давал ей оценку, словно кадру фильма. В ней нет ни халтуры, ни мути, она – славная; на языке Стара слово это означало ясную уравновешенность, тонкость и соразмерность.
Въехали в Санта-Монику, где красовались виллы десятка кинозвезд, а вокруг кишел народом лос-анджелесский Кони-Айленд. Повернули вниз, к широкому синему морю и небу, поехали берегом, и вот наконец взморье выскользнуло из-под купальщиков и легло свободной желтой расширяющейся и сужающейся полосой.
– Я дом себе строю, – сказал Стар. – На мысу там, дальше. А зачем строю, не знаю.
– Быть может, для меня строите.
– Быть может.
– Какой же вы милый – еще и не видав меня ни разу, воздвигаете для меня дворец.
– Он не дворец. И без крыши. Я не знал, какая крыша будет вам по вкусу.
– Нам крыша не нужна. Мне говорили, тут дожди – редкость. Можно и без… – Она оборвала фразу, и он понял – что-то ей вспомнилось.
– Прошлое мелькнуло, – проговорила она.
– Что же именно? – спросил он. – Тоже дом без крыши?
– Да. Тоже дом без крыши.
– И вы жили в нем счастливо?
– Я с одним человеком жила. Долго-долго. Слишком долго. Одна из ужасных ошибок, какие случаются в жизни. Я уже давно хотела уйти, а он все не пускал меня. Отпускал и не мог отпустить. И в конце концов я сбежала.
Стар слушал, взвешивая, но не осуждая. Ничто не потускнело под розово-голубой шляпкой. Ей двадцать пять или около того. И красота ее пропадала бы зря эти годы, если бы она не любила, не была любима.
– Слишком уж тесной была наша близость, – говорила она. – Нам бы, наверно, дети помогли – раздвинули бы нас слегка. Но куда тут детей, если у дома нет крыши.