Последний магнат

Фицджеральд Френсис Скотт

Дом как бы подтаял слегка, возвращаясь в изначальные песок и воду. Отыскав дверной проем, они прошли под каплющие брусья и ощупью, сквозь непонятные, в пол человеческого роста преграды пробрались в единственную уже готовую комнату; там пахло опилками и мокрым деревом. Он обнял ее, в полумраке им видны были только глаза друг друга. Плащ лег на пол.

– Погоди, – сказала она.

Ей надо было минуту подумать. Происходящее было радостно и желанно ей, но не сулило ничего затем, и надо было вдуматься, отшагнуть

на час назад, осмыслить. Она стояла, поводя головой влево-вправо, как раньше, но медленнее и неотрывно глядя ему в глаза. Она ощутила вдруг, что он дрожит.

Он ощутил это и сам и ослабил объятие. И тут же, с грубо-призывными словами, она притянула его лицо к своему. Затем, одной рукой обнимая его, движением другой руки и коленей скинула с себя что-то и отбросила ногою. Теперь он уже не дрожал, снова обнял ее, и вместе они опустились на плащ.

Потом они лежали молча, и он наполнился вдруг такой любовью, нежностью к ней, обнял так крепко, что треснуло платье по шву. Слабый этот звук заставил их очнуться.

– Вставай, – ласково сказал он, беря ее за руки.

– Нет еще. Я думаю.

Она лежала в темноте и, забыв благоразумие, думала о том, какой у них получится неугомонный, умненький ребенок. Но затем протянула руки, он поднял ее… Когда она вернулась, в комнате уже горела электрическая лампочка.

– Освещение одноламповое, – сказал Стар. – Выключить?

– Нет. Пусть – хорошо. Я хочу тебя видеть.

Они сели на широкий подоконник – друг против друга, соприкасаясь подошвами.

– Ты словно далеко, – сказала она.

– И ты тоже.

– А тебя не удивляет?

– Что?

– Что нас снова двое. Ведь грезится, верится, что слились в одно, а очнешься – по-прежнему двое.

– Ты мне страшно близка.

– Ты мне – тоже.

– Спасибо.

– Тебе спасибо.

Оба засмеялись.

– Ты этого хотел – на балу вчера?

– Неосознанно – да.

– Когда же это у нас решилось? – сказала она, размышляя вслух. – Сначала кажется не нужно, незачем, а потом наступает минута, и чувствуешь – ничто на свете уже не властно остановить.

Это прозвучало многоопытно, однако пришлось ему до удивления по душе, под настроение. Он страстно желал вернуть прошлое – вернуть, но не повторить, – и такой она ему еще сильнее нравилась.

– Во мне есть черты шлюхи, – сказала она, угадав его мысли. – Черты Эдны. Наверно, этим и была мне Эдна неприятна.

– Какая Эдна?

– Которую ты спутал со мной. Звонил которой. Она жила через дорогу, а сейчас переехала в Санта-Барбару.

– А разве она шлюха?

– Профессиональная. Она из этой американской вашей «обслуги по вызову».

– Вот как?

– Будь Эдна англичанкой, я бы разгадала ее сразу. А так мне казалось, обычная здешняя девушка. Она мне

только на прощание открылась.

Кэтлин зябко вздрогнула, и он встал, накинул плащ ей на плечи. Открыл стенной шкаф, оттуда вывалилась груда подушек и пляжный матрац. Нашлась и коробка свечей, он зажег их во всех углах комнаты, а вместо лампы включил электрокамин.

– Почему же она меня боялась? – спросил он неожиданно.

– Потому что ты голливудец. У нее или у подруги ее случилось что-то мерзкое с одним киношником. К тому же она, по-моему, до крайности глупа.

– А как вы с ней познакомились?

– Она зашла по-соседски. Возможно, сочла, что мы с ней сестры по профессии. Она была очень мила. Все упрашивала звать ее попросту Эдной, и мы стали на «ты», подружились.

Кэтлин привстала – он устлал подоконник подушками.

– Дай помогу. Не хочу быть тунеядкой.

– Ну вот еще. – Он обнял ее. – Сиди тихо. Согрейся.

Посидели без слов.

– Я знаю, чем я тебя сразу привлекла. Эдна мне сказала.

– Что сказала?

– Что я похожа на Минну Дэвис. Мне и другие говорили.

Он поглядел, отклонившись назад, и кивнул.

– Сходство здесь. – Она надавила пальцами себе на скулы, слегка меняя очертания щек. – Здесь и здесь.

– Да, – сказал Стар. – Меня ошеломило твое сходство с нею – не с экранной, а с живой.

Кэтлин встала, точно уходя от этой темы, точно боясь ее.

– Я уже согрелась, – сказала она.

Подошла к шкафу, заглянула в глубину его и вернулась в передничке со звездчатым снежным узором на ткани. Оглядела комнату критически.

– Конечно, мы только что вселились, – сказала она, – и здесь еще по-нежилому гулко.

Отворила на веранду дверь, взяла оттуда два плетеных стула, смахнула с них дождевые капли. Он следил за ней взглядом, все еще побаиваясь, что откроются какие-то изъяны и чары рассеются. Оценивая женщин в пробных кадрах, он не раз видел, как прекрасная статуя начинала двигаться на убогих кукольных шарнирах и с каждой секундой таяла красота. Но движения Кэтлин были упруги и уверенны, а хрупкость была, как и следовало, лишь кажущейся.

– Дождя уже нет, – сказала она. – В день моего приезда лило страшно и шумело так, точно лошади ржали.

– Полюбится тебе и шум ливня, – сказал он со смехом, – раз уж ты теперь калифорнийка. Ты ведь не уезжаешь? Сейчас-то можешь рассказать о себе? Что за тайны такие?

– Нет, потом, – покачала она головой. – Не стоит и рассказывать.

– Тогда иди ко мне.

Она подошла и стала рядом, и он прижался щекой к прохладной ткани передника.

– Ты усталый, – сказала она, ероша ему волосы.

– Любить я не устал.

– Я не о том, – поправилась она поспешно. – Я хочу лишь сказать, что от вечной работы можно заболеть.