Последний орк
Шрифт:
— Этот не такой крепкий, он намного меньше первого, — в голосе повитухи звучало беспокойство. Не было слышно никакого плача.
Сердечко младшего братика билось все слабее. Хотя ее не было в комнате, Эрброу почувствовала особенную боль, которой не могла дать имя. Это напомнило ей о том, как она упала когда-то в море, еще не зная, что в воде нужно представлять себя рыбкой. Или когда эринии не позволяли ей дышать.
Девочка услышала, как повитуха приказала принести два ведра с водой, одно — с горячей, другое — с холодной, услышала топот бегущих ног.
— Да что вы делаете? — воскликнула вдруг мама. — Вы же его утопите! Зачем вы окунаете его то в холодную воду, то в горячую? Он же умрет! Или он уже
Младшему братику было страшно, как бывает страшно тому, кто не может дышать. Это ужасное чувство, и испытывать его может даже очень маленький ребенок, даже нечто меньшее, чем маленький ребенок, — например, морская звезда, вынесенная на берег, или птенец чайки, упавший в море.
Наконец под сводами старинных залов раздался слабый плач.
— Видите, госпожа? Когда новорожденный не плачет, его нужно окунать попеременно то в холодную, то в горячую воду, тогда, может, к нему вернется дыхание… Видите, госпожа! Боги благоволят вам! Вы спасли моего ребенка, а я — вашего… Капитан победит, и мы все спасемся…
— Малыш, мой малыш, — послышался мамин голос. — Крошка моя, ласточка моя. Мой дорогой малыш, я так боялась, что и ты пропадешь в царстве смерти… Может, ты был там, может, ты встретил своего отца, и он отправил тебя обратно… Пусть тебя зовут так же, как его. Ты будешь носить его имя — Йорш.
— А другой, госпожа, старший?
— Ардуин, — сказала мама после недолгого раздумья. — Его будут звать Ардуин.
Эрброу тихонько засмеялась. Она была счастлива. Волчок понравился бы Йоршу, и лошадка понравилась бы Ардуину. И их имена им бы тоже понравились. Она чувствовала, как Йоршу начинает нравиться и мама, ее тепло, ее запах. Она услышала счастье Йорша оттого, что дыхание наполняет его легкие воздухом. Почувствовала тепло маминого молока на языках братиков и тоже вспомнила его вкус.
Оставались две другие игрушки — кукла и лодочка. Ей нравились обе: казалось, они как-то по-особенному принадлежат только ей. Но если бы она оставила их себе, это было бы несправедливо: у братиков было бы по одной игрушке, а у нее — целых две.
Эрброу на цыпочках подошла к двери комнаты и заглянула внутрь. Она увидела маму и головки братиков у ее груди. Все они были укрыты белым одеялом, похожим на облако, и то, что ее, Эрброу, не было там, вместе с ними, было неправильно. Там, наверное, было мягко и тепло, тогда как твердый гранит вокруг был чуть ли не докрасна раскален жарким солнцем. Ее охватило странное чувство, которого она никогда не испытывала раньше: ей словно не хватало воздуха, ей тоже хотелось быть с мамой, но, очевидно, в этот момент братики были для мамы важнее, чем она. Эрброу обиженно надулась и убежала.
Она выбежала на балкон и уселась на пол под цветущими глициниями, опираясь спиной на балюстраду чередующихся гранитных и мраморных колонн. Внезапно странный холод накрыл мир. Он был не похож на ненависть Человека Ненависти, всегда остававшуюся мелкой и глухой; это было нечто большее и куда более сильное. Девочка прижала к себе волчонка и подняла голову. В саду с качелями, между серыми колоннами, увитыми плющом, она вдруг увидела орков. На них были лишь штаны и боевые маски, и их голые торсы блестели от капавшей с них речной воды. Их было больше, чем она умела считать. К счастью, они не заметили ее. Может, ей еще удастся спастись. Эрброу вскочила на ноги и бросилась бежать по балкону. Она сразу поняла, что это было ошибкой, но было уже поздно: нужно было не бежать, а тихонечко красться, чтобы ее никто не увидел. В своем злосчастном красном платье она, наверное, выделялась среди зеленых веток и фиолетовых цветов, как золотая рыбка, попавшая вдруг из своего фонтана в море, где остальные рыбы были серыми — именно для того, чтобы как можно лучше сливаться
— Окки! — закричала Эрброу изо всех оставшихся сил. — Окки! — повторила она еще раз, указывая пальцем на сад под балконом.
Темные глаза Парции заскользили по саду, задержавшись на плотной тени глициний и лениво раскачивавшихся качелях. Большие бабочки и маленькие облака мошек сверкали в лучах жаркого летнего солнца.
— Окки, хотят меня, — еще раз прошептала девочка, указывая на себя.
— Орки хотят тебя? — переспросила женщина.
Эрброу облегченно кивнула: Парция поняла ее! Она что-нибудь сделает. Женщина наклонилась и взяла ее на руки, потом ласково поцеловала в нос.
— Это случается со всеми детьми, они ревнуют, когда рождается брат или сестра — а у вас родилось сразу двое братиков! Давайте договоримся: я не скажу вашей маме, что вы старались всякими глупостями привлечь к себе внимание, а вы пообещаете мне больше этого не делать. И придумайте что-нибудь другое: каждая пядь стены охраняется вооруженными людьми, пусть и простыми горожанами, — мимо них не пройдет незамеченным ни один орк. Ну, мне пора, — сказала женщина, вновь опустив девочку на землю и поспешив во внутренние комнаты, где были кладовые и лестница в кухню.
— Окки, — еще раз попыталась сказать Эрброу едва слышным голосом. Она старалась найти в своем скудном словарном запасе выражения, которые объяснили бы Парции, что орки просто спрятались в цветущих глициниях и кустах бузины: она чувствовала холод их ненависти так же отчетливо, как только что видела их тела. — Окки, — упрямо повторила девочка.
Парция даже не обернулась.
Эрброу пробежала несколько огромных залов, один за другим, пока не оказалась вновь в комнате, где под одеялом, похожим на облако, спали мама и братики. Хотя Эрброу видела малышей первый раз, она сразу узнала их: Ардуин — сильный и спокойный, и Йорш, который, едва родившись, уже побывал в царстве смерти. Они мирно спали. Все трое. Мама обнимала братиков, лежавших по бокам от нее. Вначале Эрброу ужасно захотелось тоже оказаться в облаке, и она страшно обиделась, что никто об этом не подумал. К тому же за пределами облака были злые орки. Эрброу позвала маму, но та так крепко спала, что не услышала ее. Братики, наверное, потратили все свои силы на борьбу с эриниями, потому что сейчас казались совсем слабыми и беззащитными и уж никак не могли сделать что-нибудь против орков. Эрброу пришла в голову мысль опять спрятаться за шторой, как тогда, когда все хотели увести ее из комнаты, но так не годилось: орки могли найти облако и спящих в нем маму с братиками.
Ей не нужно было выглядывать в сад, чтобы понять, что орки больше не прятались в кустах, а забрались по балюстраде на балкон: она чувствовала их ненависть все ближе и ближе. Девочка повернулась и со всех ног бросилась бежать: нужно было скорее увести топоры орков и их страшные маски с клыками как можно дальше от облака.
Сердце Эрброу бешено колотилось и болело от бега. Она вбежала в зал, где за старинным деревянным столом сидел Джастрин и разбирал свои пергаменты — те, которые читал, и те, которые должен был сам написать. Паренек поднял на нее глаза, и взгляд его наполнился ужасом — медленно дыша и стараясь не делать резких движений, Джастрин скользнул под стол. Эрброу поняла, что за плечами у нее были орки, но не обернулась, боясь потерять те несколько драгоценных мгновений, которые еще отделяли ее от врагов, боясь, что вид орков парализует ее и без того короткие ноги и лишит ее последних сил. Она слетела вниз по лестнице, держась, чтобы не упасть, за красный шелковый шнур, обрамлявший лестницу с обеих сторон, и выскочила в сад.