Последний полет Гагарина

Матвиенко Анатолий Евгеньевич

— Понятно…

Повисла зловещая пауза. Инженеры переговаривались, документируя испытание, мы молчали. Выдержав паузу, я попытался снизить градус напряжённости.

— Не нужно думать, Валентин Петрович, что я в память о Королёве однобоко лоббирую разработки ОКБ-1.

— Разве не так?

— Абсолютно. Я на стороне советской космонавтики и быстрейшей посадки на Луну. Семипусковая схема громоздка и неуклюжа, но она позволит хоть боком, хоть раком, но совершить пилотируемый полёт туда и обратно. Главное — вовремя. Остальное потом, большое

дело — большим людям и их ракетам.

Он хмыкнул.

— Давайте без сарказма.

— Никакого сарказма. Я вообще-то космонавт, заместитель начальника Центра подготовки. Чем лучше техника, на которой летать, и чаще пуски, тем мы счастливее. ОКБ без Королёва тоже дееспособно, но оно — без Королёва.

Замороженный минуту назад до абсолютного нуля, Глушко потеплел. На полградуса.

— Не забывайте, Юрий Алексеевич, финансовую сторону вопроса. Каждая тонна тяги двигателя на гептиле и тетрооксиде азота раза в два дешевле, чем та же тонна на керосиново-кислородном двигателе. Меньше денег на пуск — больше пусков.

Я кивнул, не возражая, не стал лишний раз дразнить его главным козырем приверженцев «семёрки» и аналогичных ракет. Топливо из гидразиновой группы, включая гептил, раз в десять дороже керосина. Жидкий кислород, пусть его хранить сложнее и он испаряется, тоже намного дешевле нитратных окислителей. Если удастся в сколь угодно обозримом будущем закрыть проблему многократного использования ступеней, вопрос цены пуска будет решён не в пользу ракет Глушко и Челомея.

— Удобство долговременного хранения ракет заправленными играет роль и в космосе, — продолжил Глушко. — Вспомните последний полёт. Одна ступень с топливом и окислителем застряла на опорной орбите и крутилась пару месяцев. Верно?

— Вы хорошо осведомлены.

— Наверняка при жизни Королёва обсуждался вариант всё же пристыковать её к третьей ступени «Восхода». Но вот какая неприятность. Солнце хорошо нагревает обращённую к нему сторону космического аппарата. Кислород начинает испарятся быстрее, стравливается. Что там останется? Да и самой третьей ступени нежелательно долго висеть на опорной в ожидании пилотируемого корабля, иначе вы останетесь с керосином, но без окислителя. А ракета с гептилом и амилом запросто крутилась бы и полгода, и год, ничего не теряя.

Как будто Королёв это не знал! Поэтому в космических танкерах жидкого кислорода гораздо больше — с запасом на случай потерь. Про испарение в космосе Глушко преувеличил, тонкий слой вакуума между баком с окислителем и внешней стенкой решает проблему теплоизоляции. Тоже не стоит говорить вслух, пока что изображу согласие.

— Убедили. У ваших ракет есть будущее. Мы сможем выйти из бункера без химзащиты?

— Пока — нет. Дождёмся рапорта от химиков. Не торопитесь, Юрий Алексеевич, у нас ещё найдутся темы для разговора.

Ждали час, потом передали — сильный ветер уносит испарения в степь. Мы всё же одели комбинезоны с капюшонами и изолирующие противогазы, чтоб удалиться от места аварии. Гидразиновые

виды топлива отвратительно пахнут и чрезвычайно токсичны. Королёв называл их и двигатели на гептиле «вонючками». Проблема в том, что порог концентрации, достаточный, чтоб человеческий нос почувствовал аромат гептила, во много раз выше, чем минимальное содержание, уже разрушающее здоровье. Солдатики, кому выпадет прибираться после опытов Глушко на многих гектарах вокруг полигона, вряд ли получат изолирующие противогазы, в лучшем случае — ОЗК и что-то вроде ГП-5 на органы дыхания. Кто-то из них не доживёт до дембеля либо выйдет на гражданку инвалидом, не знаю. Я не готов на такие жертвы и, как бы ни обменивался улыбочками и вежливыми расшаркиваниями с Валентином Петровичем, приложу все усилия, чтоб чаще взлетали керосиновые ракеты. О паре метан-кислород заикаться рано.

— Пока мы не разошлись, хотел бы с вами обсудить общую беду и «Южмаша», и Подлипок. Системы управления. Мы в общем и целом научились управлять техникой на орбите, получать телеметрию. А вот автоматика, действующая автономно, хромает. Вы согласны, Валентин Петрович?

— Вот почему в ОКБ-1 командует Боря Черток…

— Скоро они ждут Мишина, дело не в личностях, а в технике. Объедините усилия хотя бы в том, что возможно прямо сейчас, я помогу через Совет и Академию наук. Вдруг удастся преодолеть сопротивление?

— Тут вы правы, Юрий Алексеевич. По молодости не помните те времена, когда любая попытка что-то купить или содрать у буржуев немедленно клеймилась «низкопоклонством перед Западом» и жестоко каралась. А скопируй втихую и выдай за своё — получи Сталинскую премию и Героя Социалистического Труда. Вроде и времена не те, а люди мало поменялись.

— Боятся утечки секретов. Более того, цековские боссы уверены, если враги будут знать, как устроена наша электроника, перехватят управление советским космическим кораблём.

— Серьёзно? — Глушко усмехнулся и покачал головой. — Повеселили меня, не слышал такой глупости. Наши радетели секретов совсем незнакомы с программированием и системой шифрования данных на ЭВМ. Собственно, его и не будет, пока компактные вычислительные машины не появятся в космосе.

— У американцев в «Аполло» наверняка полетит.

— Значит… Значит и нам надо поспешать. Юрий Алексеевич, я понял. Посоветуюсь с товарищами. Не теряем связь.

Мы шли, сняв противогазные маски и капюшоны. Июньский казахский ветер был очень горяч.

В Москве и Подмосковье оказалось не особо прохладнее, в рабочих кабинетах не имелось кондиционеров, и Мишин, вышедший с больничного, пока я любовался аварией РД-1000, отчаянно тёр лоб платком. При виде меня достал из холодильника сифон, вставил в него картридж из упаковки с надписью: «Десять штук. Баллончики для сифонов бытовых», наполнил ледяной газировкой два гранёных стакана, один протянул мне, второй жадно опорожнил сам.

— Василий Павлович, если я положу на стол три копейки, сиропчику добавите?