Последний рубеж
Шрифт:
– Не утомляй себя, майор. Я догадываюсь, что именно ты там обнаружил. Хотя у меня в детстве были другие игрушки, но я догадываюсь. А что касается замзам-колы – зря отказался. Фармакопея несложна. Пригодилось бы. Впрочем, не хочешь как хочешь. Мое дело – предложить, твое…
И полковник, который никакой формулы, конечно, не знал и смело блефовал на тонкой грани, вопросительно посмотрел на майора. Тот подтвердил кивком – да, отказываюсь.
Грин по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке: старался не встретиться с Харднеттом глазами и не знал, куда деть руки.
– Скажите, а правда, что в составе замзам-колы есть…
Он замялся, не зная, как продолжить.
– Если ты, майор, имеешь в виду эндорфин, – пришел ему на помощь Харднетт, – то да, содержится.
– Вообще-то, я не знал, как это вещество называется по науке.
– Эндорфином и называется.
– Признаться, господин полковник, это для меня темный лес.
– А чего тут сложного? Эндорфин – медиатор, который выделяет гипофиз. Это вещество возбуждает опиатные рецепторы коры головного мозга, действует как легкий наркотик. Ничего сложного, майор. Ничего сло… – И тут Харднетт резко оборвал сам себя на полуслове. – Ну да ладно трепотней заниматься. Все об этом. Понюхали друг у друга под хвостом, теперь давай о деле.
Грин облегченно выдохнул и с готовностью согласился:
– Давайте.
– Вероятно, догадываешься, что я бы хотел поговорить с чудаком, о котором ты докладывал Верховному?
– С Боррлом Анвейрромом Зоке?
– С ним с самым.
Грин, заметно ободрившись, доложил:
– Как только узнал, что вы прибыли, тотчас послал за ним курьера.
– Отлично! – похвалил Харднетт.
– Думаю, минут через пятнадцать – двадцать доставят, – прикинул Грин, взглянув на часы.
– Ну раз так, подождем, – кивнул полковник и предупредил: – Кстати, мне еще понадобится телекодовый канал со Станцией. Не надолго. Минуты на две.
– Могу прямо сейчас организовать.
– Подожди. Я, майор, сорок шесть часов назад еще в штаб-квартире на Ритме сидел. Дай очухаться.
Харднетт устало откинулся на спинку кресла и, сбросив сандалии, с удовольствием вытянул ноги. Его взгляд упал на портрет Альфонса Алли – действующего президента Большой Земли. Вернее, не на сам портрет, а на подпись под ним. Портрет висел как раз типовой. Тот самый, где президент напоминал состарившуюся проститутку: подкрашенные губы, подведенные глаза, румяна на обвисших щеках. А вот подпись вывели здесь необычную. Не первые две строки гимна Федерации: «Куда бы я ни шел, Большая Земля везде. Я буду, как ты. Ты будешь, как он: Мы будем, как все», а цитату из инаугурационной речи.
Почему-то.
«Мы стремимся придать миру свою форму, а не просто ждем, когда он сформирует нас. Мы хотим изменить события к лучшему, а не зависеть от их милости», – прочитал Харднетт и подумал, что, двигаясь по этому пути, не стоит забывать что иногда лучшее – враг хорошего. О-хо-хо и э-хе-хе…
Грин тем временем отошел к окну и, взявшись за рукоять жалюзи, спросил:
– Открыть?
– Ни в коем разе, майор, – взмолился полковник. –
– Да, Рригель – солнце дрянней некуда, – посетовал Грин и глянул в щель жалюзи на площадь. – Просто подумал, что вы захотите взглянуть на парад.
– Уволь. А что, еще сверкают аксельбантами и бьют в литавры?
– Бьют и сверкают.
– Чего это они раздухарились?
– Давно на муллватов зуб точат. Хотят на их землях порядок навести. Конституционный. А тут такой повод отменный.
– Ты об украденном раймондии?
– Ну да. О раймондии.
– Объясни-ка, майор, как они о нападении пронюхали? – поинтересовался Харднетт.
Грин пожал плечами:
– Это секрет Полишинеля. – И, наткнувшись на недоуменный взгляд Харднетта, объяснил: – Дело в том, что немало местных подвизается на прииске в качестве разнорабочих. А там сейчас только и разговоров о пропавшем конвое. Каждая собака в курсе.
– И местные власти на сто процентов уверены, что это муллваты напали на конвой? – уточнил полковник.
Грин пожал плечами:
– Округ Амве, где все случилось, территория муллватов. Даже если муллваты ни в чем не виновны, все одно их сделают козлами отпущения.
– Выходит, аррагейцы мечтают о маленькой победоносной карательной экспедиции?
– Вот именно.
Харднетт пожевал закрашенными зубами искусственную нижнюю губу и огорченно сказал:
– Некстати все это. Я ведь и сам в Айверройок собираюсь. Помешают мне эти боевые слоны в посудной лавке.
– Тогда вам, господин полковник, стоит поторопиться. Они выступают сразу после парада.
– Надавить нельзя, чтобы переиграли?
– В данном конкретном случае – бесполезно.
– Что, настолько воинственны? – спросил Харднетт.
– Как и все люди, – ответил Грин и, продолжая глядеть на происходящее за окном, рассеянно пробормотал себе под нос: – Мы все безумно одинаковы.
Пробормотал тихо, но полковник услышал и обыграл:
– И одинаково безумны.
– Это точно, – встретив неожиданную поддержку, оживился майор. – Хлебом нас не корми, дай поиграть мускулами и побряцать оружием. И правители наши нам под стать. Обожают металл.
– Имеешь в виду звонкий? – Харднетт потер большим пальцем об указательный.
И услышал в ответ:
– И звонкий и глухой. Я говорю об их любимых игрушках: железных когортах, медных трубах, латунных кокардах и цинковых гробах.
– Ах, ты вот о чем. Ну да, так и есть – когорты и гробы.
Спорить глупо.
– Так есть, так было и так будет.
Грин произнес эту пессимистическую сентенцию с немалой печалью в голосе.
«Постоянное общение с работниками Министерства внешних сношений, поголовно зараженными вирусом прогрессистского мессианства, на пользу агентам Отдела внешнего мониторинга никогда не шло, – глядя на стоящего у окна майора, тут же подумал Харднетт. – Этот круг общения размягчает внутренний стержень и разжижает мозги. Любому. А тут и сам парень из гуманистического выводка. Тяжелый случай».