Последний рубеж
Шрифт:
Но вернемся к Орлику.
Долго еще ему пришлось бродить по вражескому тылу, и спасло его от верной гибели платье зарубленной белыми Ани. Саша Дударь снова стала девушкой. Иного выхода не оставалось. Своя военная одежда не годилась, а другой негде было достать.
Был пасмурный ветреный денек, когда Орлик добрался до «Аскании-Новы». Не забираясь в глубь экономии, он побродил по боковым тропинкам, проложенным среди кустов орешника и малины.
Здесь, оставаясь незамеченным, Орлик мог зато сам все видеть и подмечать.
Правду
Вот по дороге к Каховке, вернее к своим, до которых Орлик надеялся добраться, он и завернул в знаменитое имение богатейшего в Таврии помещика Фальц-Фейна.
Орлик забирался в лесные рощи, иногда выходил на широкие безлюдные аллеи. Вот открылась большая поляна, за ней начинался фруктовый сад. Горы спелой черешни лежали на земле. Черешню не снимали из-за военных действий, и вот лежит, гниет.
Не выходила из головы Орлика рыженькая Аня, милая краснощекая Анютка, которую ни за что зарубили белоказаки. Орлику казалось, он отдаст должное ее памяти, если расскажет здесь кому-нибудь из батраков о ее доброй душе и мученической смерти. А в Каховке он постарается найти ее родных, если они живы, и оставить им ее платье и денег.
А кроме этой, была еще причина. Очень хотелось поглядеть то место, где, если бы не Врангель, уже была бы устроена чудесная детская колония для питерских ребят, и как бы радовали их эти аллеи, сады, заросли орешника, и не пропали бы эти горы черешни, и звонкие голоса целый день оглашали бы эти места, сейчас такие тихие и почти безлюдные. Ни для кого поют птицы, ни для кого цветут клумбы.
С полудня пошел дождь. Необычный дождь, без грозы, частой в здешних местах. Серая пелена окутала все вокруг. Орлик не уберегся, промок и, увидев на одной полянке соломенный курень, у которого сидел одиноко седой дядька в широкополом бриле, подошел, поздоровался и присел.
— Ты будешь чья? — последовал вопрос. — Ты нашая?
Орлик так отвык от обращения к нему в женском роде, что теперь с трудом заново к этому приноравливался. «Ну да ничего, временно», — утешал он себя, но, слыша обращение к нему, как к дивчине, все равно хмурился.
— Вашая, вашая, — скороговоркой ответил он дядьке. — Дозвольте у костра посидеть.
Понемногу разговорились. Дядька, оказалось, служит здесь сторожем, охраняет от порубки лес. Еще в пути, из рассказов встречных крестьян, Орлик знал, что в экономию вернулись прежние «хозяева» — не сам Фальц-Фейн, тоже из каких-то немецких баронов, а его прислуга — управляющие, агрономы и распорядители. И опять работает в хозяйстве экономии целый штат скотников, садоводов, дворников и сторожей, и опять на огородах и полях имения батрачит всякий люд из окрестных сел.
— И как это вы, дядю, можете робыть на буржуев? — возмущался Орлик в ходе беседы со стариком у куреня. — Я бы
— Як так — не стал? — озадаченно поднял брови дед. — Ты же, первое дело, дивчина?
— Ну, не стала бы, — спохватился Орлик.
— А второе дело, скажи, шо тут зробышь, голубка? Жить я же ж надо же ж.
Опять Орлик слышал знакомые выражения: «а куда я ж денешься?», «надо же ж» и тому подобное. Идет борьба, а людям-то надо «якось просуществовать».
Оказалось, дед знал Аню и опечалился, когда услышал от Орлика о ее гибели, но тут же, вздохнув, развел жилистыми руками:
— Ну что тут зробышь? Война ж…
Потом он стал вспоминать, как хорошо все было до войны, и сокрушался, как теперь все плохо. Экономия разграблена, добро гибнет, а сколько его тут было в имении у «Фица» — не счесть. Орлику не понравилось, что дед восхваляет старые времена: сказал бы лучше спасибо тем, кто этот строй сверг и воюет сейчас за новый.
— Ты хоть белым не помогай, диду, — сказал Орлик, прощаясь со сторожем.
— А зачем мне им помогать? Нехай згинут!
— О! — возрадовался Орлик. — Дай руку!
Дед приподнялся и стал пристально всматриваться в Орлика подслеповатыми глазами.
— А ты верно нашая? — спросил он с улыбкой. — Ты не хлопчик, часом?
Орлик усмехнулся, осветился весь, по душе ему было, что и в женской одежде его принимают за хлопчика.
— Где ж ты тут живешь, шо робышь?
— Живу между небом и землей, диду, а роблю я то, шо все добрые люди, роблят. За честь, за свободу стою!
— Хе, — все улыбался старик. — Ну, стой, стой! Дай боже… — Он вдруг оглянулся и тихо зашепелявил: — Так передай там, откуда тебя прислали, вот что: с Врангелем наши не пойдут. Чуешь, дивка, ты же, я понимаю, подослана от красных. Вот и передай все как есть. Не дадут наши белякам ни лошадей, ни овса, ни хлеба. И в армию ихнюю не пойдут. Так и передай!..
Увы, Орлик сейчас не был в разведке, и, осторожности ради, он стал уверять старика, что вовсе не подослан сюда красными, а просто идет к себе домой и случайно оказался в этом имении.
— Ну-ну, — кивал старик. — Я же понимаю. Сам був колись солдатом и на фронте.
На дорогу он дал Орлику полбуханки хлеба и кусок сала.
— Про Аню тут расскажите, — просил Орлик.
— Расскажу людям, расскажу. Иди с миром, дивчина, дай бог увидаться нам еще раз.
— Увидимся, — бодро отвечал Орлик.
Пыльные чумацкие шляхи привели Орлика в тихий предвечерний час к еще более пыльным окраинным улицам Каховки.
Город, Днепр, засиневший вдали, за домиками, огородами и зелеными рощами, рыбацкие лодки на белопесчаном пологом берегу, запах ближней лесопилки, шум старой мельницы в заливе — все тут было знакомо, все, что видел глаз, было для Орлика родным домом. С детства знакомо — он вырос тут, среди этих бесчисленных заливов, островков, перекатов, раскиданных среди плавней, рыбачьих хуторков и крестьянских поселков.