Последний сейм Речи Посполитой

Реймонт Владислав

Заулюлюкал свирелей неистовый хор. Налетел ураган. Скрестились могучие пики, разлетелись обломками... Грудь встретилась с грудью, звякнули латы, бьют уж с размаху мечи, словно молоты, полыхают, как молнии, рубят, разят, точно громы небесные... Стоны... предсмертные хрипы...

Рявкнула медная жесть знойным рокотом битвы; брякают бубны, валторны гудят протяжно, как пушки, скрипки взвывают свистом тысячи сабель, свирели пронзают штыками отрывистых взвизгов, барабаны врываются в хаос сухой короткой дробью, точно треск самострелов...

Над всем оглушительный гул; все мечется в бешеной схватке, клубится, пьянея от крови, убийства, безумства... И только откуда-то бас с неизменным упорством рявкает злобно,

не зная пощады:

– Бей, руби! Бей, руби! Бей, руби!

В первой паре танцевал Сиверс с пани Ожаровской.

Вдруг под самые своды ударила громкая песнь торжества, песнь победы! Зашумели столетние липы, гремят в воздухе "виваты", трясется старый помещичий дом, заревом окна горят. Кровь играет, руки жаждут ответной руки, сплетаются в жгучем объятии любовные взгляды, сердца пенятся радостью, словно кубки с вином, души рвутся вперед, страсть увлекает в безвестный простор...

Эй, как чудесно, как радостно жить! Э-эй!

В ладоши, любезные гости, бейте в ладоши!

Захлопали хором в ладоши, набок клонятся головы, со свистом шуршат в воздухе женские юбки, то тут, то там звонко притопнет бойкий каблук, трепыхнется рукав кунтуша, брякнет сабля в нарядных ножнах... Реверансы... Галантный поклон в ответ на поклон... На колени пред дамой... Крутой поворот - страстные взгляды, немые признанья, нежданные слезы - и полонез несется, извивается, блещет огненной лентой вкруг залы в море огней, красок, оглушительных звуков оркестра, который уже пошаливает, пререкается, затянет вдруг веселый припев, порезвится, поозорничает, брызнет смехом, порой оборвет цинично, порой повеет грустью и все усладней заколышет чарами упоения и забытья.

В первой паре танцевал Сиверс с пани Ожаровской.

– Ну, как веселишься?
– спросил Воина, подсаживаясь к Зарембе.

– Как в театре! Вся Речь Посполитая танцует передо мною.

– Скорее вся польская сволочь с сановным покровителем во главе.

– Не вижу только Ожаровского.

– Герой гетман поехал в Петербург. Может быть, хлопотать там о более щедрой награде за сокращение армии. А может быть, только из дружбы к делегации, отправившейся из оторванных воеводств, чтобы выразить верноподданнические чувства царице.

– Их заставили это сделать...

– Не совсем. Но наши магнаты так любят царские прихожие!

– С кем танцует Пулаский?
– спросил Север, глядя на танцующих.

– С генеральшей Дуниной. Ничего, может спокойно веселиться... Ее муж держит ведь под пушками Гродно и всех нас. Имеется здесь несколько таких же "военных" дам. Общество избранное.

– А пани подкоморша нашла себе прекрасного танцора.

– Граф Анквич. Первейший говорун в сейме и, пожалуй что, первейшая голова, но и первейший, бесспорно, в Польше взяточник. Полторы тысячи дукатов в месяц получает от царицы и большие виды на будущее. Тайный советник Сиверса!
– шептал на ухо Зарембе Воина.
– Это его голове, изобретательности и проискам обязаны мы семнадцатым июля. Можешь себе представить, что за персона!

– В самом деле, необыкновенная!
– поддакнул Север, пожирая Анквича глазами.

– Погоди, прочитаю тебе целый синодик с характеристиками - знаю его наизусть. За Анквичем шествует еще лучший, Миончинский. Сам ад выплюнул этого негодяя из глубочайших своих закоулков. Картежник, пьяница, убийца из-за угла. Тысяча дукатов в месяц и право безнаказанного грабежа, где только удастся. Ненасытная глотка, дырявый карман и червивая совесть. Всегда готов на самую большую подлость. А так, помимо этого, непревзойденный собутыльник, обворожительный гуляка, циник и первейший остряк в мире. Доверенный Игельстрема, провел по его указке последние выборы в Северной Польше, конечно, за особую приплату. Танцует в паре с пани

Залуской, дамой сердца своего патрона и друга, хлопочущей сейчас о казначейской должности для мужа. Вполне подходящая пара. Черту большая будет от них утеха.

– Скорее бы их на потеху палачу, - процедил Заремба сквозь зубы. Но тотчас, чтоб затушевать эти слова, прибавил: - А вон того, что за ними, я откуда-то знаю.

– Белинский - председатель сейма. Тысяча дукатов в месяц на руки и столько же продуктами, квартирой и любовницами. Честное слово! Бокамп вынужден давать ему каждый день кормовые, иначе ему нечего было бы есть и негде жить. Все проигрывает. От Коссаковских тоже выуживает немало. И тут стрижет и там бреет.

– А тот рыжий - Мошинский? Весь в бриллиантах!

– Да, это наша "драгоценность", граф Фредерик. Думает, вероятно, что под дорогими каменьями не виден будет его горб и лисья морда.

– Помощник командира нашей юнкерской школы... Но я с трудом его узнал, - ужасно постарел. Этот, я думаю, ни у кого не на содержании? Чересчур сам богат!

– Богатый, бедный - какое это имеет значение? Берет тот, кому дают. Не дают даром, ради чьих-нибудь прекрасных глаз. Этот, конечно, деньгами не берет, но так себя ценит, что, если ему помахать перед носом канцлерством, сделает, чего от него ни потребуют. Пока что уже чванится табакеркой с портретом императрицы, которую получил за договор. Честолюбивый субъект. Холодный, как камень, и жадный, как торгаш. Очень при этом образованный, и не за страх, а за совесть работает для Семирамиды и для Речи Посполитой! Имеет две слабости: любит блеснуть уменьем танцевать и с увлечением коллекционирует драгоценные каменья. Посмотри, как усыпан ими, - совсем как Люлли! Одни запонки стоят не меньше пятидесяти тысяч дукатов. А эта, что трясется так потешно с ним рядом, точно корзинка у мужицкой телеги, это генеральша Раутенфельд. Генерала сам скоро узнаешь и "полюбишь". Он следит за порядком в сейме, присутствует на заседаниях с зажженным фитилем от пушек. А посему пользуется "пламенным" почтением у публики.

– Мадам, однако, похожа на обозную маркитантку. Продолжай, продолжай, я тебя слушаю с неослабевающим восторгом.

– Да, да, не жалей восторгов!
– ехидно усмехнулся Воина.
– До конца еще далеко. Видишь вон того, в зеленом фраке и золотистом жилете? Это литовский гетман, Забелло. Может быть, он тебе знаком. Разреши мне во всяком случае представить тебе: глазки, полные кротости, лицо добряка и походка голодного волка. Достойная персона! Ограбил родного брата и пустил его по миру. Дело прогремело на всю Речь Посполитую. Креатура Коссаковских и советчик во всяких грабежах и насилиях. Чтоб ты проникся еще большим почтением к гетману, расскажу тебе, что это он продал распущенную брацлавскую бригаду Кречетникову. Пока говорят об этом шепотом, но известно уже довольно громко, как он ловил с казаками рядовых солдат и брал за них по пять целковых, за офицеров по пятьдесят, снаряжение же продавал отдельно. Необходимо прибавить, что ему приходилось делиться со своим другом-товарищем Злотницким. Теперь понимаешь, что это муж весьма заслуженный в делах государственных, - прибавил он с тусклой усмешкой.

Север живо обернулся. У соседней колонны стоял Якуб Ясинский, бывший его полковник, и как будто внимательно прислушивался.

– Ужасные ты рассказываешь вещи! Мне страшно даже все это слышать.

Он с тревогой посмотрел на Ясинского.

Воина понял его опасения, но, погладив для развлечения волосы на своих висках, бросил небрежно:

– Все это знают и передают друг другу по секрету. Только я не требую от тебя, чтоб ты его хранил. Если угодно, можешь рассказывать всем.

– Я не большой охотник распространять сплетни, особенно столь невероятные.