Последний воин. Книга надежды
Шрифт:
Тихон, оборвав речь, плеснув, из бутылки Пашуте в чай, за Спириным ухаживать не стал в знак презрения.
— Расист! Ишь, придумал словцо. Ты с моё поживи, тогда лайся. Тогда тебе не до лаю будет. Ко мне по ночам, хочешь знать, разные люди приходют, не тебе чета.
— О! — обернулся Спирин к другу. — Ну, сейчас он тебе лапши навешает.
Старик ожёг Спирина почти взбешённым взглядом.
— Цирк, право слово! Ни во что не верит. Молоко на губах не обсохло… Ну куда тебе, Семён, об возрождении деревни помышлять? Ты думаешь, коли в каждую щель нос совать, то тебе истина откроется? Малец ты несмышлёный, вот что я тебе скажу.
— Ладно. — Спирин самостоятельно долил себе в чай из бутылки. Со мной после решим… Ты расскажи новому человеку, кто к тебе, дедушка, по ночам ходит.
— А те и ходют, которые допреж ходили, — и бросил осторожный взгляд на Пашуту, не посмеивается ли тот. У Пашуты лицо каменное, как у идола. Это старику понравилось.
— У тебя, я вижу, сынок, глаза смышлёные, ясные, не то, что у Семёна. Ему в голову что-нибудь вдолбить, про чего в газетах не пишут, — всё равно что кол осиновый в железную плиту вогнать. В голове у него плотность большая. А тебе скажу — люди разные ко мне ходют. Коих и нет среди нас — тоже ходют. Вот ведь какая штука. Думаешь, я шутю?
— Почему? — ответил Пашута. — Это бывает. Не со всеми, но бывает.
Старик обрадовался несказанно. Торжествующе покосился на Спирина.
— Правильно, сынок. Не у всех, но бывает. Обыкновенно у тех, в ком зла нету. Ко мне люди приходят, и мы сидим, как сейчас с вами, советуемся, У них заботы такие же — как от напасти уберечься. Холодно им, голодно, но они терпят. И что важно: до той поры терпеть будут, пока у нас дыхания хватит. А коли мы с вами себя исчерпаем, либо дети наши, либо правнуки, они тут же и сгинут без следа. Такая тут связь открывается, не доступная Спирину… Ну-ка, сынок, поворотись-ка к свету. — Пашута послушно повернулся. — Ага! На одного юношу ты буквально похож. Не далее как третьего дня я с ним собеседовал.
Спирин после трудного раздумья изрёк:
— Всё дед. С тобой ясно. Впал в религиозную мистику. И спасение тебе только одно. Вернём людей в Глухое Поле, построим школу и определим тебя в вечерний класс.
Тихон, при горюнясь, не обратил внимания на зловещий выпад:
— Да, сынок, точно. Как с тобой, с им разговаривал. Посреди ночи тёмной. Годков ему немного, а глаза больные, старые. Пришлось, видать, лиха-то хлебнуть… Кровь у него на руках. Не совру, показалось, будто не совсем он в понятии, навроде нашего Сеньки, да в обратном роде. Наш всё на свете постиг, хоть его премьером выставляй на службу народу, а тот как бы в затмении. Говорит внятно, но сразу не поймёшь о чём. «Что же, — спрашивает, — мне делать и как поступить?» Я ему: «А какое у тебя горе, то есть?» — «Дак ведь от раны ты помрёшь, дедушка». Мне страшно, подумайте, гость чудной, хмурый. Ощупал себя, везде я целый. «Кстись, — говорю, — сынок. Смерть дело наживное, от неё не упасешься, но зачем её загодя манить. Где ты на мне рану увидал?» Он маленько вроде опамятовался. Сидит уж как на иголках. «Забыл разве, дедушка, как тебя медведь повалил? Гляди, бок почернел». Я схватился, и верно, кольнуло в боку, будто там рана. Оба мы с им загоревали. Ему меня, вижу, жалко, смерть мою чует, а мне его. Точно не человек передо мной, а свечка восковая мерцает. Посидели, помолчали, а после он ушёл. Даже не попрощался…
— Кто же это был? — спросил Пашута. Он любил такие разговоры. Неважно, врёт дед или ему действительно бывают по ночам видения. Важно ощущение тайны. Будто тебя кто-то завораживает, околдовывает
— Посланец к нему приходил, — усмехнулся Спирин. — Оттуда. От всевышнего. С предупреждением. Я верно понял, дедушка? Ты об этом не забудь в исполком сообщить… — повернулся к Пашуте: — Дед Тихон, ты заметь, Паша, это связующее звено между богом и руководящими органами. Ночью наслушается всякого, а утром в письменном виде передаёт указания аж до самой Москвы. Но пока безуспешно. Не верят ему.
— Что на тебя обижаться, — сочувственно заметил старик, — коли ты от природы обижен. Но тут ты прав. Не верят. Такие, как ты, и не верят, А кому вы верите? Одному телевизору. Заместо разума у вас теперь программа передач.
— У меня телевизора нет, — пояснил Спирин другу, но Тихона это с мысли не сбило.
— Главная для вас радость глядеть, как сто балбесов друг у дружки мячик отымают.
Их чаепитие было нарушено приходом женщин. У Пашуты привычно сердце ёкнуло, когда он Варю увидел. Урсула скромно пристроилась за плечом мужа, а Варя весело затараторила:
— Гости у нас? Какая неожиданность. Павел Данилович, ну какой ты нескладный. Гостей разве чаем угощают? Водочки бы надо. У нас консервы есть? Или ты их ночью слопал?.. Дедушка, сколько вам лет? Давайте, вы будете Дедом Морозом, а я вашей Снегурочкой? Налей нам с подружкой чайку, Павел Данилович, будь учтивым. Урсула, придвигайся ближе! Ишь мужичьё! Никакого уважения к дамам. Подай печенье, Павел!
Дед Тихон, оправившись от изумления, погладил бороду, спросил:
— Ты кто же будешь, пигалица? Отчего так верещишь?
— Ой, я у него приживалка. Вот у этого человека. Он меня за харч держит на побегушках. На ленинградском базаре выторговал за кусок сала. Я, дедушка, вечно голодная сирота. Чаю напьёмся, будем хоровод водить. Люблю хороводы. Я в кино видела. Урсула, ешь печенье, пока не поздно.
Стреляла бедово глазами на всех сразу, рот набила печеньем. От её неожиданного возбуждения Пашута закручинился. Спирин натянуто улыбался. Урсула, подчиняясь Варе, втиснулась за стол рядом с мужем. На девушку глядела с восторгом.
Тихон вздохнул:
— Столичная, выходит, штучка? Это мы видали… А зачем же ты, девонька, к нам пожаловала? Для отдыха разве? Дак у нас скучно зимой. Не с кем тебе тут хороводы водить. Была бы моя старуха жива, она бы тебе составила компанию. Тоже шебутная была, вот и угорела раньше сроку. До девяноста годов еле дотянула.
Варя, дожевав печенье, важно обратилась к старику:
— Я вас поняла, дедушка. Вы святой человек, странник божий. Это счастье, что вы к нам заглянули. Мне как раз помощь нужна. Вы мне поможете, дедушка?
— Чем тебе помочь, девонька?
Варя нездорово веселилась, и Пашута угадал, что сейчас она переступит черту, которую переступать не следовало. Она так и сделала.
— Угодила я в лапы злому человеку, вот к нему. Он из меня рабу хочет сделать, ко всему принуждает. Я ведь по годам несовершеннолетняя. Мне рожать рано. Заберите меня к себе жить, дедушка, раз вы одинокий. Я девушка послушная, сговорчивая. Поселюсь за печкой — и не услышите. А если чего понадобится по хозяйству, простирнуть там чего или сготовить, — я всегда рада. Только вы меня не бейте.