Последний воин. Книга надежды

Афанасьев Анатолий Владимирович

Сошлись они и на том, что оба много читали и оказались заядлыми спорщиками. Причём если Пашута большей частью спорил ради самого спора, получая удовлетворение от интеллектуальной разминки, то Спирин входил в такой раж, будто от правильной точки зрения зависела не только его личная судьба, но и будущее человечества. Громадная тут между ними выявилась разница: Пашуте важен был процесс, Спирину — результат.

После армии они встретились всего три раза, когда Спирин наезжал в Москву, но дружба их не иссякла. Более того, она приобрела новые, светлые черты, поскольку поддерживалась лишь письмами и сердечными воспоминаниями и протекала как бы вне реального времени. Спирин регулярно присылал большие, задушевные послания, в которых по пунктам отчитывался обо всех своих делах; Пашута отделывался короткими весёлыми записочками, но оба верили, что нить их душевного

единения не оборвётся, пока один из них не замолчит навеки.

У Спирина, как и следовало ожидать, жизнь сложилась неорганизованно. Несколько лет он мыкался по восточным окраинам, один бог ведает, почему его понесло именно туда, а потом женился на казашке, которая была старше его на пять лет. За это время он освоил несколько сельскохозяйственных профессий, но детей почему-то не завёл. Пашуту это не удивило. Спирин в армии умел рассуждать заковыристо и невпопад, чем ставил в тупик проницательных командиров. Однако то, что по первому впечатлению звучало в его рассуждениях как несуразица, он нередко впоследствии объяснял разумно. Надо было только иметь терпение и подождать.

К твёрдому берегу Спирин со своей женой Урсулой прибились в придонском посёлке Глухое Поле. Правда, по описаниям Спирина, туманным и порой почему-то иносказательным, место, где они поселились, едва ли могло претендовать на звание «посёлка». Там было около двадцати домов, в которых проживало не более десяти семей. Здесь таилась загадка. Если предположить, что посёлок постигла горькая участь русских деревень, откуда людей словно повымело зловещим ветром, то причины, по которым это произошло в средней полосе, сюда вовсе не годились. Плодороднейшая земля, как с восторгом писал Спирин, роскошные лесные угодья, поблизости озеро, богатое карасём и окунем, — всё сулило человеку безбедную, радостную жизнь. На прямой вопрос Пашуты: «Куда же люди подевались из этого райского уголка?» — Спирин ответил с откровенной обидой, что напрасно, дескать, Пашута не считает за людей самого Спирина и его жену Урсулу или, к примеру, столетнего старца, богатыря Тихона, иными словами, опять впал в какой-то непонятный ёрнический тон.

По приезде Спирин выделил им с Варей для обитания крепкий дом о двух комнатах, с кухней, со всем необходимым хозяйственным обиходом — в кухонном шкафу даже посуда имелась, — вселяйся и володей. Варе было безразлично, чей это дом, ей иных впечатлений пока хватало, зато Пашута сразу заподозрил неладное. Он предположил, что Сеня с хозяевами обошёлся круто, а вселением Пашуты хочет отвести глаза закону. На суровые разоблачения Спирин отвечал идиотским смехом и всё норовил лишний раз обнять милого друга, ещё не веря до конца в счастливую встречу. Его жена Урсула вообще на какое-то время потеряла дар речи, околдованная видом Вариных фирменных шмоток. При первом взгляде на Урсулу становилось понятно, что перед вами женщина, мужу преданная, но не чуждая ребяческому озорству. Глаза у неё были особенные, двумя тлеющими углями брошенные на белое лицо, и вся она была хрупкая, гибкая, нездешняя, с тоненьким голосишком, возле мужа смотрелась, как экзотический цветок возле оглобли. Спирин за те годы, что они не виделись, ещё больше истощал, кажется, и вверх подрос, но жгуче прокалился солнцем, и потому в облике его не было намёка на нездоровье: и в феврале от него ощутимо тянуло степной сушью и зноем.

— Чудик! — определила его Варя. — Ты правильно про него говорил, Пашенька, такой и мухи не обидит.

— Конечно, ему далеко до твоего Жоры-капитана.

Они частенько веселились, вспоминая Жору, в их воображении навечно прикованного к туалетному бачку. Но отношения между ними были натянутые. Пашута представил её Спирину невестой, на что Варя мгновенно отрезала:

— Не счесть, сколько у меня этих женихов.

В доме она сразу, не советуясь с Пашутой, заняла маленькую комнату, уютно в ней расположилась, будто век тут жила. В комнатке стояла железная кровать, застеленная стареньким ватным одеялом, и громоздкий комод с резьбой на дверцах. Варя навесила на оконце цветные занавески, найденные в комоде, из большой комнаты притащила два стула и тумбочку, на пол бросила плетёный коврик из сеней — и получилась симпатичная девичья светёлка с претензией на девятнадцатый век.

Пашута в первый же день, не вникая в иные заботы, сочинил письма — одно Раймуну в Прибалтику, другое своей безалаберной московской сожительнице Вильямине.

«Уважаемый хозяин, дорогой Раймун! Спешу сообщить, что дела мои складываются неплохо. Сало удалось продать по хорошей

цене — 5 руб. за кило. Его оказалось почему-то меньше, чем мы взвешивали на хуторе. Выручка составила 542 руб. Вас, наверное, удивило, что я отправил деньги переводом, а сам не приехал.

Но тут вмешалась судьба. Она перенесла меня в южные края, откуда и пишу вам это письмо. Подробности сообщать не буду, потому что сам ничего толком не понимаю. Не думайте обо мне плохо, честное слово, милиция тут ни при чём.

Ещё скажу, знакомство с вами было мне приятно, я не жалею о днях, проведённых в вашем доме. Как поживает драгоценная Лилиан? Нашла ли своего мужа? Передайте, что я вспоминаю о ней с уважением и любовью. Пусть не плачет, если муж не объявился. При её красоте и душевности любой настоящий мужчина рад будет стать её бессменным мужем. Эх, видать, упустил я сдуру свою жар-птицу. Но ведь, как говорится, на каждый чих не наздравствуешься. Ты слышишь ли меня, любезная Лилиан?

Не торопитесь продавать хутор, дорогой Раймун, а лучше приезжайте ко мне в гости. Что проку сидеть весь век сычом в дупле. Места тут прекрасные, землица не хуже вашей, а главное, много свободных домов. Их никто не продаёт и никто не покупает, хочешь — въезжай и царствуй. Положение это для меня загадочное, но вы, с вашим проницательным умом, быстро разберётесь во всём. До лета я точно здесь пробуду. Приезжайте, ей-богу! Заодно прихватите мои вещи, какие остались на хуторе, а я верну ваш зипунишко. Если не соберётесь приехать, в чём я почти уверен, черкните пару слов, как нам лучше произвести обмен. У меня ведь там костюмчик почти новый и пальтецо, а переправлять всё посылками выйдет накладно и хлопотно. Так что же делать?

Земной вам поклон и наилучшие пожелания в счастливой трудовой жизни.

Павел Кирша».

Второе письмо далось Пашуте тяжко.

«Любимая Вильямина, котёночек мой! Прости, что долго не давал о себе знать. Не о чём было писать. Сейчас тоже писать не о чём, кроме одного. Когда мы с тобой трагически расстались по моей вине, я тебя предупреждал, чтобы ты подыскивала себе другое жильё. И дал тебе полную свободу действий. Неприлично о таком напоминать, но вынуждают обстоятельства. Дело в том, что квартира может мне понадобиться в любой момент, причём пустая, а ты со своей

черепашьей расторопностью будешь ещё три года почёсываться, пока над тобой не закапает. Не сердись на меня, Виля, я же не на улицу тебя гоню, у тебя прекрасная комната на Новослободской, и район хороший. А что соседи капризные и не позволяют тебе вести безумную жизнь, так это, может, и к лучшему, Пора тебе остепениться и подумать о будущем, оно у тебя не за горами.

Теперь, раз уж к слову пришлось, давай выясним окончательно наши отношения. Да, нам бывало хорошо вместе, но любви между нами не было. Чего уж там темнить, не было любви, Вилечка. Не было такой любви, которая людей соединяет, как в судороге, так, что они до самой смерти рук не могут разомкнуть. Но и расчёту не было. Свела нас с тобой скука и взаимное одиночество, захотелось хоть какого-то тепла, вот мы и пригрелись друг возле дружки. И я это твоё тепло, которым ты меня одарила, вовек не забуду. Но потяни мы дальше эту резину, стало бы обоим тошно. Никто из нас не виноват, и каяться нам не в чём. Что было, то прошло. Тебе ещё встретится человек, который полюбит тебя по-настоящему, как того заслуживает твоя нежная душа. Но не будь всё же слишком безрассудна, как это тебе свойственно. Верь не всякому и на ложные посулы не попадайся. Помни, тебе не двадцать лет и даже не тридцать, хотя у тебя ещё всё впереди. Прости меня, любимая Вилька, за эти ненужные советы, но сердце моё болит, когда представляю тебя одинокой, да вдобавок в моей собственной квартире, куда я тебя вселил, надо признаться, по большой ошибке ума.

Прочитав письмо, ты, конечно, начнёшь строить разные догадки и придёшь непременно к мысли, что скорее всего завёл этот кобель себе новую пассию и для неё очищает плацдарм, а меня, несчастную, вышвыривает. Все мужики, дескать, одним миром мазаны. Подумав так, ты ошибёшься, Виля. То есть не во всём ошибёшься, но частично. Скажу правду, потому что лучше тебе узнать от меня, чем от других, да ещё в перевёрнутом виде. Может, ты вообще бы ничего не узнала, но на это надеяться не стоит, мир на самом деле тесен, люди вертятся в нём по кругу и время от времени сталкиваются лбами. В этом я не раз убеждался на горьком опыте. Бывают такие столкновения, что диву даёшься, будто мертвецы из могил вылезают к тебе на свидание. Куда-то меня в сторону занесло.