Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века
Шрифт:
«Может ли капитализм выжить? — задавался вопросом любимец А. Гринспена Й. Шумпетер и отвечал. — Нет. Не думаю » [1111]. «Истинными провозвестниками социализма, — утверждал Й. Шумпетер, — были не интеллектуалы и не агитаторы, которые его проповедовали, но Вандербильты, Карнеги и Рокфеллеры» [1112]
Какая же эпоха, по мнению Маркса, должна будет наступить после социальной революции?
Но вот на этот ключевой вопрос К.
Единственное, что он оставил взамен умирающей политэкономии — это «научная идеология», на которой должно было строиться все здание светлого будущего. И тут марксизм сам попадал под огонь ожесточенной критики. Главная проблема, указывает Л. Фойер, заключается в том, что для идеологии, в отличие от науки, нет объективной истины, поскольку идеология связана с интересами [1114]. Именно здесь, отмечают Е. Гайдар и В. Мау: «возникает конфликт между религиозной и научной сторонами марксизма…» [1115].
Марксизм, который все привыкли обвинять в голом рациональном материализме, с концом капитализма неожиданно сам превращается в самого последовательного религиозного проповедника. Ведь идеология — это не что иное, как светская форма религии, которая задает обществу не материальные, не религиозные, а нравственные ориентиры и ценности. Именно в этой идеологии заключается вся суть философии марксизма, отмечал В. Шубарт: «В конечном счете, весь марксизм есть не что иное, как протест против этого овеществления человека, против победы вещи над ее творцом, против нарушения равновесия между духом и средой» [1116].
Новая идеология была нужна Марксу прежде всего для организации сил, способных изменить ход истории. Он выразил эту задачу в своей известной фразе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» [1117]. Для того, чтобы изменить мир, ему нужно дать идею, которой бы он поверил и за которой бы он пошел. В этом заключается и сила, и одновременно слабость марксизма, поскольку переход к чистой идее — это возвращение к строю, где идеологические постулаты доминируют над материальными интересами. Не случайно, что критики не оставили от будущего, нарисованного К. Марксом, даже руин:
Плановая экономика — Ф. Хайек бил этот тезис Маркса тем, что она имеет ограниченные возможности, поскольку: «Ум не способен предвидеть свои достижения» [1118]. Конкуренция представляет ценность потому и только потому, что ее результаты непредсказуемы и в целом отличны от тех, к которым каждый сознательно стремится или мог бы стремиться. «Конкуренция, — писал Хайек, — важна как исследовательский процесс, в ходе которого первооткрыватели ведут поиск неиспользованных возможностей, доступных в случае успеха и всем остальным» [1119].
Равенство — критиковал В. Шубарт: «Маркс стремится к идеальному государству равных, Ницше — к деспотии сверхчеловека. Однако не может быть равенства без деспота, который гарантирует это равенство; и не может быть деспотии, которая не вела бы к равенству порабощенных. Сверхчеловек и человек толпы произрастают на одной почве. Учение о сверхчеловеке и социализм — это то же самое явление,
Армии труда. Доминирование идеологии над материальным интересом неизбежно ставит вопрос о самом смысле трудовой деятельности. И если представители творческих профессий могут ответить на него стремлением к самореализации, самовыражению и т. п., то какая цель будет понуждать к работе всех остальных? Немецкий философ Э. Фромм в 1966 г. в связи с этим отмечал, что потеря экономических стимулов к труду ставит перед многими вопрос о смысле жизни, и перед всеми о ее качестве.
Что могут возразить на эту уничтожающую критику оппоненты?
Все технологические прорывы последних десятилетий были сделаны именно государством : проекты освоения космоса, атомная энергия, компьютеры, интернет, расшифровка генома человека и т. п. вышли непосредственно из государственных научных центров . Частный бизнес осуществляет лишь коммерческое использование и развитие этих технологий, т. е. действует в тех областях, где он действительно превосходит государство.
Равенство устанавливает, прежде всего, ничто иное, как либерализм — который декларирует формальное равенство прав. Но при этом он не дает равных возможностей для их реализации. Идея левого равенства заключается не в подавлении индивидуума, а наоборот в установлении равенства возможностей для его наиболее полной самореализации [1121].
Идея превалирования идеологии над материализмом основывается на том, что после смерти капитализма должно появиться постэкономическое общество , то общество, о котором мечтал в 1930-х гг. Дж. М. Кейнс, а затем футурологи 1960-х гг. Общество, у которого все основные материальные проблемы будут уже решены. У этого общества должна появиться какая-то новая идея, которая позволит ему развиваться дальше.
При этом практики марксизма отмечали, что достижение этих целей — это дело весьма отдаленного и неопределенного будущего. Между этим будущим и настоящим лежит длительный период созревания, конвергенции, когда старое и новое взаимно проникают друг в друга, и несут в себе родовые черты обеих систем — период социализма [1122].
Но теорию подтверждает практика, и здесь, указывают критики от либерализма, идеалистические идеи марксизма потерпели полный провал, приводя в качестве примера историю Советского Союза.
Однако в данном случае пример не показателен. СССР возник не в соответствии, а вопреки теории марксизма: согласно последней, новый строй должен был возникнуть при достижении капитализмом наивысшего уровня развития производительных сил, а Советы в России возникли, наоборот, в отсталой крестьянской, полуфеодальной стране. Наглядным индикатором, демонстрирующим всю пропасть разделяющие эти две ступени развития, могут служить темпы роста естественного прироста населения: СССР в 1920–1930-гг. имел самые высокие темпы естественного прироста населения среди всех развитых стран мира, они превышали темпы естественного прироста населения Англии, Франции и Германии, вместе взятых [1123]!