Последняя из рода. Скованные судьбой
Шрифт:
Талила облизала пересохшие губы и посмотрела на видневшуюся вдали столицу. Усталая и решительная, она чувствовала каждый взгляд, устремлённый ей в спину, но не позволяла себе оборачиваться.
«Я здесь, Мамору. Я не позволю им сломить нас», – слова шли из сердца.
И, ступив на этот путь, Талила шла дальше, зная: назад возврата нет.
Глава 30
Талила шла нарочито медленно, не торопясь. Восемь вооруженных мужчин сопровождали ее, по двое с каждой стороны, и потому
Она не обращала на них внимания и сосредоточенно смотрела прямо перед собой. На раздвижные двери, расположенные в противоположном конце длинного коридора.
Шрамы на запястьях болели, посветлевшие нити горели огнем.
Каждый шаг отдавался в груди болью. Отдавался эхом того дня, когда она уже вот так брела по длинному коридору, и в конце ее поджидали те самые двери.
Она не могла поверить, что вернулась. Не могла поверить, что добровольно ступила во дворец. Стены и потолок давили, мешая дышать. Воздуха не хватало, и Талиле казалось, что у нее на шее медленно затягивалась удавка. Она старалась не сбиваться с шага и одергивала руку, которая тянулась расстегнуть ворот короткой куртки. Не хотела показывать свою слабость.
Она никогда не боялась закрытых, тесных помещений, да и не был Императорский дворец тесным, но Талила ощущала себя словно в клетке. Ей хотелось одного: повернуться и убежать прочь. Или же вскинуть ладонь и поджечь все, на что только падал ее взгляд, и в первую очередь — самураев, что ее сопровождали.
У нее не забрали ни катану, ни нож. Ей никто не сказал ни слова, лишь когда она прошла сквозь ворота, то увидела своих стражников. И они молча выстроились вокруг нее, и уже вдевятером направились во дворец. Ей не нужен был провожатый, она прекрасно знала дорогу.
Такое невозможно забыть.
Талиле казалось, что она слышала, как звенят ее цепи — цепи, которых на ней не было. Она чувствовала, как они оттягивают ей запястья, как путаются под ногами, как оставляют алые отпечатки на коже...
Каждый шаг был мучительным, каждый шаг был болезненным, каждый шаг был пронизан страхом и ненавистью.
Паника накатывала сильными волнами, следующая острее предыдущей.
Талила шла и смотрела прямо перед собой. Губы — плотно сжаты, брови — сведены на переносице, взгляд — тяжелый, давящий — устремлен вперед.
Когда они приблизились к дверям, двое самураев шагнули, чтобы раздвинуть их перед ней, и она на мгновение замерла, собираясь с духом. Ладонями были ледяными; она такого и не помнила. Чтобы у нее, у той, в чьих жилах бежит огонь, мерзли руки.
Наконец, Талила вошла. В помещение, которое она предпочла бы никогда не видеть.
Или же обратить в пепел.
И, как месяцы назад, она мгновенно прикипела взглядом к одному-единственному человеку.
Тогда она страстно желала ему отомстить.
Сейчас же...
Обнаженный по пояс Мамору стоял на коленях. На теле — следы пыток. Рядом с ним — десяток самураев,
Посыл Императора был понятен без слов. Мамору убьют раньше, чем она вскинет руку, чтобы вызвать огонь. Кто-то из тех, кто окружал его, успеет. Хватит и одного удара, одного мгновения, чтобы забрать жизнь.
Но больнее всего для Талилы стала не коленопреклонённая фигура мужа. \
Нет.
Его голова была опущена, и когда она вошла, стражник схватил Мамору за лоб и заставил поднять взгляд.
И тогда он ее увидел.
И это был самый жуткий момент в жизни Талилы. Даже когда двумя часами ранее она стояла одна перед всем императорским войском, так жутко ей не было.
Она выдохнула через нос и попыталась ему улыбнуться. Ей было наплевать, что на них смотрели, кто на них смотрел. Она видела только своего мужа, только его испуганный взгляд. Кажется, сбылся его самый худший кошмар. Талила вернулась в императорский дворец, вернулась добровольно, вернулась за ним.
Ее губы не слушались и жалко дрожали, не желая складываться в улыбку. Губы Мамору по цвету сравнялись со снегом на вершине горного перевала. В нем и так было мало жизни и крови; после того, как он увидел ее, его лицо стало пепельным.
— Убей меня и беги, — прохрипел он мучительным стоном.
«Глупый, — подумала Талила. — Я тебя спасу».
С трудом отвернувшись от мужа, она, наконец, решила осмотреться.
То самое помещение, в которое ее привели несколько месяцев, чтобы провести брачный обряд.
Символично.
Император любит такие вещи.
Вновь здесь собрались люди — мужчины и женщины, лица и имена которых она не помнила.
Да это было и неважно.
Все они смотрели на нее — вновь. Смотрели с ужасом, с неверием, презрением, страхом, ненавистью, злостью.
Равнодушных не было, и Талила отвечала им тем же. Прошлась тяжелым, давящим взглядом по каждому. И лишь затем, в самый последний черед, она повернулась к Императору.
Он постарел гораздо сильнее, чем она могла ожидать. И злое удовлетворение согрело ее душу, ведь она приложила руку к тому, чтобы Император смотрелся изнуренным жизнью стариком. Даже пышные, церемониальные одежды не могли скрыть его дряхлости, его усталости.
— Я пришла. Как ты и хотел, — сказала она и нарочитым жестом накрыла рукоять катаны.
Пышная, высокая корона, которой была увенчана его венценосная голова, дернулась вслед за телом. Обращение, которое использовала Талила, его покоробило.
Она улыбнулась.
— Ты действительно пришла, — проговорил он. — Не могу поверить, что ты решила пожертвовать собой в обмен на него, — тонкие губы презрительно скривились.
— Уходи, Талила! — Мамору, наконец, очнулся от оцепенения, в которой впал, увидев жену на пороге.