Последняя из рода. Скованные судьбой
Шрифт:
Так много было в глазах Талилы от Мамору в ту секунду.
— Мы пойдем до самой столицы, как и хотели. Император не причинит ему вред... непоправимый вред, — добавила она тихо, посерев лицом, — потому что понимает, что, если он это сделает... меня уже ничего не удержит.
— Вы не должны идти к нему добровольно и надевать кандалы, это будет смертным приговором и для вас, и для господина Мамору.
— Я знаю... — она тяжело вздохнула и опустила взгляд на свой живот, который по-прежнему оставался таким же плоским, как и недели назад, — но я
Полководец Осака нахмурился и посмотрел на нее с сомнением.
— Вы не можете быть уверены. И вы не знаете, как дитя повлияет на вашу силу, — переборов себя, тяжело обронил он.
— Может, и не знаю. Но я знаю, что мой ребенок станет гибелью старого миропорядка. Что, если в Пророчестве говорится об Императоре? О целой династии, что стоит за его плечами, которая превратила страну в руины? Которую давно пора уничтожить, чтобы мы все могли начать жизнь?
Талила помассировала двумя пальцами переносицу и устало вздохнула.
— Я ничего не знаю, ты прав. Лишь то, что мой муж схвачен приспешниками Императора, он в плену и, вероятно, подвергается пытками. А за моей спиной стоит огромная армия, в моих руках — вся сила огня. И я не остановлюсь, пока не освобожу Мамору.
Полководец Осака с несколько мгновений изучал ее тяжелым, давящим взглядом. Решив что-то для себя, он опустился перед ней на одно колено и сложил руки в уважительном воинском жесте: кулак одной упирается в раскрытую ладонь другой.
— У вас есть моя катана, госпожа, — сказал он, заглянув ей в глаза. — И моя жизнь.
С трудом сглотнув, Талила заставила себя кивнуть. Глаза невольно увлажнились, в горле запершило.
— Поднимай войско, — велела она хрипло. — Мы выступаем сейчас же.
***
«Приходи ко мне, и я сохраню ему жизнь».
«Надень оковы, и я отпущу его».
***
Следующие две недели стали самыми тяжелыми за всю ее жизнь. Прежде Талила думала, что ей было тяжело, когда убили отца, а ее схватили, заковали и бросили под ноги Императору. Когда заставили выйти замуж за его старшего брата-бастарда, Клятвопреступника, презираемого всеми ублюдка без чести, совести, сердца.
Да. Тогда, в императорском дворце она думала, что ей тяжело. А ведь Мамору всячески пытался ее уберечь. И сделать это так, чтобы никто не догадался, потому что привязанность для него означала смерть.
Она была наивной.
Больше нет.
Каких усилий ей стоило стать перед рядами самураев и объявить, что их господин оказался в руках врага, — невозможно представить. Она и сама не понимала, как справилась, как выдержала этот вихрь ненависти, гнева, злости, растерянности и отчаяния. Как не утратила контроль, как не позволила воинам слепо сорваться с места и броситься вперед.
Многие говорили, что они должны стереть с лица земли все, что лежит между лагерем, где стояло
Пожалуй, со вторыми справиться было даже проще, чем с первыми, потому что что-то глубоко внутри Талилы сопротивлялось и не желало приносить еще большие боль и кровь землям, которые уже пострадали от их противостояния.
Тем не менее, ей пришлось.
Войско продвигалось быстро, почти не встречая сопротивления. Наверное, они все ошиблись в своих предположениях, и основные силы Император сосредоточил вблизи столицы. За недели, что прошли со дня, когда Талила получила письмо, случилось лишь несколько столкновений с силами противниками: мелких, совсем незначительных.
Она запретила трогать деревни, если жители не оказывали сопротивления, и приказала не разрушать города, что встречались им на пути, но знала, что не все самураи подчинились. Полководец Осака регулярно сообщал о беспорядках, отводя глаза. Ему было не под силу проследить за каждым, и скрепя сердце, Талила приняла это.
По правде, у нее почти не осталось сил тревожиться из-за безымянных жителей безвестных поселений. Сердце болело за Мамору.
И за себя. За то, что она намеревалась совершить.
Когда до столицы оставалось три дневных перехода, к ней вновь подступился полководец Осака. Момент он поймал идеальный: войско отдыхало после изматывающего пути, на кострах готовился скудный ужин, а Талила, выслушав ежевечерние донесения, тренировалась, чуть отойдя от основного лагеря.
— Вы уверены, госпожа? — спросил этот стойкий самурай, смотря на нее больными глазами.
Сжав ладонь, Талила погасила пламя. За две недели она преуспела в обращении со своей магией, которая изменилась с момента, как в ней зародилась новая жизнь. Огонь подчинялся ей гораздо лучше, чем прежде, и редко выходил из-под контроля. Только если ею обуревали слишком сильные эмоции.
И Талила этого боялась, потому что знала, что во дворце Императора эмоции будут не просто сильными. Потому и старалась обращаться к магии при каждой возможности, даже если было неудобно, даже если она была расстроена или опечалена, даже если чувствовала себя мертвым, высохшим сосудом.
Вот и сейчас она остановила тренировку только потому, что боялась ненароком причинить полководцу Осаке вред.
— Уверена, — обронила ровно и взглядом прошлась по выжженной земле вокруг себя.
— В ваших руках не только жизнь господина, но и моя, — вдруг усмехнулся полководец.
Талила сперва не поверила тому, что услышала и вскинула на него пронзительный взгляд. Она не видела ни одной его улыбки уже несколько недель.
— О чем?.. — спросила обескураженно.
— Если господин Мамору вернется, а вы нет, он меня убьет. И будет прав. Впрочем, не думаю, что господин успеет, ведь я убью себя первым.