Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
И действительно, вот и другая запись: «Леля читает роман „Мастер и Маргарита“. (Недоумения нет — Надежде роман уже знаком. — Л. Я.) Я читаю „Батум“. Успеваю прочесть только начало и конец и перелистать середину, т. к. тороплюсь на работу» [251] .
По счастливой случайности, эта подробность в Дневнике Елены Сергеевны почти датирована. 16 января 1940 года: «Сестра Миши — Елена пришла, читала роман запоем (Мастер и Маргарита)» [252] .
251
Там же. С. 185–186.
252
«Дневник
Надежда не упоминается, но роман вряд ли был прочитан в один день.
Встречи Е. С. и Надежды были и позже. 16 января 1961 года Елена Сергеевна пишет Николаю Булгакову, в Париж: «Сейчас только ушла от меня Надежда, она провела у меня целый день. Принесла мне Ваше, Никол, письмо…» [253] Очень разные, они относились друг к другу сдержанно критически, но вот иногда выпадал такой день — целый день, — когда они могли вдоволь поплакать вдвоем о потере обеими любимого, обеим очень дорогого человека…
253
Там же. С. 320.
Но все-таки, что же делать, если свидетельства Н. А. Земской, записанные ею собственноручно, и свидетельства Т. Н., сохранившиеся в записи Паршина, не совпадают в подробностях? Что вообще должно делать исследователю, если свидетели, в добросовестности которых вы уверены, описывают событие по-разному? С такими казусами исследователь сталкивается непременно.
Вот Л. Е. Белозерская-Булгакова рассказывает в своих мемуарах о начале сотрудничества Булгакова с Театром имени Вахтангова, для которого будет написана комедия «Зойкина квартира»:
«Однажды на голубятне (так она называет свое с Булгаковым жилье в Обуховом переулке в середине 1920-х годов. — Л. Я.) появилось двое… Оба оказались из Вахтанговского театра. Помоложе — актер Василий Васильевич Кузa… Постарше — режиссер Алексей Дмитриевич Попов. Они предложили М. А. написать комедию для театра» [254] .
А потом в моей книге Любовь Евгеньевна находит строки из письма Павла Антокольского — почти о том же, но иначе: «Театр имени Вахтангова, в лице покойного В. В. Кузы и в моем лице, обратился к Булгакову с предложением инсценировать его роман „Белая гвардия“ для нашего театра… Но М. А. сам предложил нам, вахтанговцам, написать для нас другую пьесу» [255] . Так возник договор на комедию «Зойкина квартира».
254
Л. Е. Белозерская-Булгакова. О, мед воспоминаний. С. 29.
255
Лидия Яновская. Творческий путь Михаила Булгакова. С. 141–142.
Помню растерянные глаза Любаши: «А как же теперь? Я должна исправить? Но я же помню, как было на самом деле!» — «Вы уверены, что изложили именно то, что помните?» — не столько спрашивающе, сколько утверждающе говорила я. «Конечно!» — «Вот и не надо ничего исправлять. В ваших мемуарах все должно быть так, как вы помните». — «А книга?» — «А в книге я привожу не свое мнение: своего мнения по этому поводу у меня быть не может. Я привожу письмо Антокольского: он запомнил иначе. Оба свидетельства должны быть сохранены».
Да, оба свидетельства должны быть сохранены. Мы не судьи, и у нас не уголовный процесс. У нас поиск живой, образной исторической или биографической истины, и не исключено, что в противоречиях есть свои смыслы, которые откроются не сразу.
Где-то ошиблась Белозерская? Что-то перепутал Антокольский? А может быть, никто не ошибся и никто не перепутал, а просто речь идет о разных
(Не смейте переделывать чьи-то устные воспоминания или уже написанные мемуары! Это очень дурной, хотя и распространенный прием — редактировать и исправлять чужие литературные свидетельства.)
А в случае, о который споткнулся Паршин, и вовсе нет противоречия. Играла ли Варвара Михайловна на пианино? Ее дочь Надежда помнит: да, играла. Более того, помнит конкретно: играла Шопена. Вероятно, когда Надежда была маленькая и был жив отец, молодая и счастливая мать семейства по вечерам, уложив детей спать, присаживалась к пианино… А как же Татьяна Николаевна? Почему она не помнит Варвару Михайловну у пианино? А в годы юности Татьяны Николаевны, должно быть, многое было уже иначе, и овдовевшая Варвара Михайловна, по крайней мере в присутствии Таси, подходила к пианино только затем, чтобы проверить, нет ли на нем пыли…
Итак, свои записи, как пишет Паршин, он сделал в мае 1981 года; сеансы с нотариусом происходили в другое время, уже после редактирования и распечатки записей; впрочем, ни одного заверенного нотариусом листа я не видела. А магнитофонные записи слушала? Представьте, фрагмент этих записей слушала!
Однажды — это было несколько неожиданно — Паршин приехал ко мне в гости, в Харьков, на один день — от поезда, прибывшего утром, до поезда, убывающего вечером. Оказался интересным собеседником, и мы с удовольствием провели с ним почти весь день. Тем более, что я по привычке при Паршине помалкивала, и мужчины беседовали главным образом вдвоем. А в какой-то момент он вдруг сказал, что магнитофонные записи Т. Н. у него с собой и он хотел бы перезаписать для нас фрагмент; конкретно — о семье Татьяны Николаевны и о ее детстве. Муж немедленно притащил наш тяжелый магнитофон-чемодан, разыскал коробку со свежей лентой, и пока мы весело обедали, две боббины безмолвно кружились, одна — делясь информацией, другая — эту информацию копируя.
Почему-то ни при госте, ни даже после его отбытия я не стала прослушивать эту магнитную запись. Детство ли Таси меня мало занимало в тот момент, или я была сверх головы погружена в другие работы, но лента в течение нескольких следующих лет тихо лежала в своей картонной коробке, и я вспомнила о ней только тогда, когда пришло время расставаться с Россией.
И тут, в размышлении о том, чтo в переполненных вещами, книгами и рукописями комнатах оставить, бросить, раздать, раздарить, что все-таки взять с собою — 40 кг дозволенного груза! — я поставила наконец эту запись.
Это оказалась прекрасная запись — она очень хорошо звучала. Это был счастливо знакомый мне, прекрасно узнаваемый голос Татьяны Николаевны. И в это самое время — такое совпадение! — в руках у меня оказалась только что вышедшая книга Паршина «Чертовщина в американском посольстве в Москве», содержащая, в числе прочих его сочинений, тексты бесед с Т. Н.: «Из семейной хроники Михаила Булгакова».
Я открыла книгу и включила магнитофон. И тут произошел сюрприз номер один: в тексте опубликованном по сравнению с текстом звучащим оказалось много несовпадений. Причем это не было простым редактированием, иногда неизбежным при переводе устной речи в письменную. Это были произвольные и слишком обильные различия. И объяснить их было нечем.