Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
«Пища здоровая», — сказала Т. Н. и засмеялась. Засмеялась потому, что в советской России, в которой то и дело чего-то не хватало на всех — то хлеба или муки, то мяса, молока или масла, в очередной раз подымалась волна пропаганды умеренного питания как «здорового образа жизни».
«У него была круглая, жаркая печка, — писал о соавторе Булгаков в „Записках на манжетах“. — Его жена развешивала белье на веревке в комнате, а затем давала нам винегрет с постным маслом и чай с сахарином. Он называл мне характерные имена, рассказывал обычаи, а я сочинял фабулу. Он тоже. И жена подсаживалась и давала советы». Теперь я слушала Т. Н., и мне казалось, что в «Записках
…Да, а как же все-таки с паршинским утверждением, что в книге «Творческий путь Михаила Булгакова» все равно все блеф, поскольку это не может никто подтвердить?
Э нет, — сказал бы в таком случае Воланд, — это может кто подтвердить. По крайней мере все ссылки в книге на Т. Н. подтверждены — Татьяной Николаевной, так сказать, самолично и собственноручно. Потому что прежде чем попасть в книгу, все соответствующие строки — вот такое стечение обстоятельств! — побывали в тех публикациях, на которые она так мило отзывалась в своих письмах. В частности, гипотезы по поводу пьесы «Братья Турбины» были изложены в той самой журнальной статье («Юность», 1977, № 3), на которую Т. Н. откликнулась трогательным: «Это все как было. Целую Вас. Ваша Т. Н.».
А в статье говорилось и о том, что дом «братьев Турбиных» похож на булгаковский… и о двух горничных… и о том, как имя Саши Гдешинского, произнесенное Т. Н., тотчас аукнулось для меня именем Саши Бурчинского… и даже то, что в пьесе могла отразиться история ее и Булгакова любви…
Так получилось, что книгу мне пришлось писать в очень сжатые сроки. То есть для меня это были сжатые сроки — я медленно пишущий автор. И когда, подписав договор, я с головою ушла в будущую книгу, главным для меня было — не Владикавказ и не раннее творчество Михаила Булгакова, даже не «Дни Турбиных» с «Белой гвардией». Главной была надежда хотя бы что-то разобрать и рассказать — впервые — об истории, замысле и смысле романа «Мастер и Маргарита». Вот это было очень трудно во всех отношениях.
Поэтому для первых глав — экономно уводя войска с этого поля боя — я просто использовала свои собственные публикации в периодике. Даже из владикавказских материалов, которых оставалось, как говорится, «полные руки», — только готовые, уже обнародованные тексты. Так мне было легче. И редактору было спокойней — это уже прошло цензуру, придирок к этим страницам будет меньше. Можно было сберечь силы для тяжкой защиты болеее важных и более уязвимых узлов повествования…
О «биографических натяжках»
Тут нужно сказать, что этот прием — излагать свое собственное мнение, но ссылаться при этом на свидетеля, который ничего подобного не свидетельствовал (в данном случае на Татьяну Николаевну Лаппа-Кисельгоф) — изобретен отнюдь не Паршиным. В 1988 году вышли в свет «Воспоминания о Михаиле Булгакове», те самые, в которых Паршин проигнорировал воспоминания Н. А. Земской, но с ученической преданностью отнесся к послесловию, принадлежащему перу М. О. Чудаковой. В своем послесловии Чудакова и применила этот восхитительный ход.
В книге «Творческий путь Михаила Булгакова» кратко говорится о весне 1920 года во Владикавказе. Булгаков тогда едва поднялся после изнурительного возвратного тифа. В городе только что установилась — на этот раз окончательно — советская власть. Нет хлеба. Крестьяне боятся выезжать на поля — бандитизм. Каждый день случаи холеры. Тысячи беспризорных сирот, которых надо накормить (чем?),
«Владикавказскому ревкому очень нужны люди. Михаил Булгаков — на бледном после болезни лице его лихорадочной и веселой жаждой деятельности горят глаза — получает назначение в подотдел искусств. Заведующим литературной секцией. „Лито“.
Был невероятно яркий, сухой и солнечный апрель. Булгаков неуверенно вышагивает с палочкой, голова после тифа обрита. Татьяна Николаевна, Тася, слева осторожно придерживает его за локоть…» [272]
Из этого описания М. О. Чудакова приводит несколько строк (здесь они выделены курсивом). Констатирует: «…Это не просто красивость, которая простительна и могла бы быть оставлена без внимания, а более или менее сознательная биографическая натяжка» [273] . И в качестве доказательства дает свою запись рассказа Т. Н., якобы уличающую меня во вранье, а на самом деле не имеющую никакого отношения к сюжету.
272
Лидия Яновская. Творческий путь Михаила Булгакова. С. 59. То же: «Юность». 1977. № 3. С. 64.
273
М. Чудакова. О мемуарах и мемуаристах. // Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 485.
В этой записи Т. Н. повествует, что в 1920 году во Владикавказе было не только голодно, но и опасно: Булгаков, еще недавно носивший форму военного врача, запросто мог угодить в ЧК. В книге, которая шла в производство в начале 1982 года, речи о ЧК, разумеется, не могло быть (мне и по другим поводам хватало оплеух от цензуры). Но тайной это явление не было. Даже в очень неполно сохранившейся ранней прозе Булгакова встречи с «особистами» фигурируют не менее двух раз. В рассказе «Богеме». И вот в «Записках на манжетах»:
«Ходит какой-то между столами. В сером френче и чудовищном галифе. Вонзается в группы, и те разваливаются. Как миноноска режет воду. На кого ни глянет — все бледнеют. Глаза под стол лезут. Только барышням — ничего! Барышням — страх не свойственен.
Подошел. Просверлил глазами, вынул душу, положил на ладонь и внимательно осмотрел. Но душа — кристалл!
Вложил обратно. Улыбнулся благосклонно».
Булгаков писал об этом легко, весело, иронично. Потому что опасность была невелика? Нет, потому что — Булгаков. Сатирик от Бога, он умел на многое смотреть откуда-то сверху. Искренне посмеивался там, где можно было ужаснуться. И был совершенно бесстрашен…
А в моих строках, вызвавших гнев М. О. Чудаковой, речь о другом. О том речь, что у Булгакова в молодые годы энергия и жажда действия буквально фонтанировали. Активность будущего классика в этот его владикавказский год поражает. Он пишет фельетоны, очерки и пьесы. Участвует в постановке своих пьес — проходит первую сценическую и режиссерскую школу. Выступает с лекциями и «вступительными словами» перед самыми разными спектаклями, драматическими и оперными. Участвует в создании какого-то театрального факультета. И многое, многое другое… У него был талант организатора. Он был личностью деятельной, а не только созерцательной.