Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
Существенное отличие Воланда от евангельского Сатаны заключается еще и в том, что Воланд не присутствует на земле везде и постоянно.
Он приходит в этот мир через зеркала вод или через другие зеркала из каких-то иных миров. Параллельных? инфернальных? надзвездных? И уходит в грозовых разрядах и сменяющем их лунном свете… Он не отвечает за глупость и зло, пышно цветущие в нашем мире. Здесь он всего лишь любопытствующий гость. Вот был в Ершалаиме на заре христианства. Был в Риме, надо думать, во времена Нерона. Однажды — у Канта. Теперь — в Москве. Разве Воланд учит людей творить зло? Ну, Коровьев провоцирует,
И все же существуют какие-то причины его появления в то или иное конкретное время в той или иной конкретной точке земли? Вероятно. О его появлении в Ершалаиме в день четырнадцатого числа весеннего месяца нисана речь впереди. Но в Москве в 30-е годы ХХ века он почему появился? Случайно? Совсем случайно? Или…
…Когда-то, готовя роман к публикации в Собрании сочинений Михаила Булгакова (1991) и получив разрешение на его текстологическую подготовку, я впервые восстановила в булгаковском тексте прописную букву в слове Бог. Точнее, восстановила принадлежащее автору чередование прописной и строчной буквы в этом слове.
И сразу же обозначилось явственное присутствие в романе Бога как действующего лица. В споре Воланда с Берлиозом в главе 1-й («…но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в Бога?» — «Да, мы не верим в Бога, — чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз»). В мольбах и проклятиях Левия Матвея в главе 16-й («Проклинаю тебя, Бог!.. Ты бог зла… Ты черный бог. Проклинаю тебя, бог разбойников…»).
Обозначилось какое-то отстраненное присутствие этого сверхперсонажа, надприсутствие. И проступила перекличка с романом «Белая гвардия», единственным, по-видимому, произведением Булгакова, в котором писатель изобразил Бога. В «Белой гвардии» Бог сочувствовал людям — красным и белым, правым и виноватым.
«…Как же так, говорю, господи», — передает покойный Жилин (во сне Турбина) свой разговор с всевышним, — «попы-то твои говорят, что большевики в ад попадут? Ведь это, говорю, что ж такое? Они в тебя не верят, а ты им вишь какие казармы взбодрил…» — «Ну не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да и тебе, говорит, тоже. Да и им, говорит, то же самое. Потому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку…» И главное: «Все вы у меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные».
«Белая гвардия» написана в середине 1920-х годов. «Мастер и Маргарита» — в 1930-е. За прошедшие годы в России многое изменилось. По крайней мере, в глазах писателя. И в «Мастере и Маргарите» божественного сочувствия нет.
В этом романе Бог отвернулся от земли. Почти по Лермонтову: «А Бог? На нас не кинет взгляда. Он занят небом, не землей…» Но если Бог отворачивается от земли — на землю приходит Дьявол. Вот такой — могущественный, равнодушный, бесчеловечно справедливый. Короче, Воланд.
Булгаковеды-неофиты молоды, и о реалиях ушедшей эпохи у них представления несколько фантастические. Пылко высказавшись о том, как страшно советская власть преследовала и уничтожала духовенство, Борис Агеев пишет далее: «А миллионы верующих православных людей продолжали тогда собираться во имя Христово и на свой страх и риск окормлялись (тут я
359
Борис Агеев. Указ. соч.
Но Булгаков точен. Он видел — и запечатлел — глухое запустение церквей. В первой редакции «романа о дьяволе» (рукопись 1929 года): «Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил» [360] .
Эта подробность в дальнейшем выпала из романа, но образ запустения остался, закрепленный в другой подробности. В кухне квартиры, в которую попадает Иван, «на плите в полумраке стояло безмолвно около десятка потухших примусов. Один лунный луч, просочившись сквозь пыльное, годами не вытираемое окно, скупо освещал тот угол, где в пыли и паутине висела забытая икона, из-за киота которой высовывались концы двух венчальных свечей. Под большой иконой висела пришпиленная маленькая — бумажная».
360
Ср. у Ильфа и Петрова в «Золотом теленке»: «…Из церковного подвала несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно, хранился картофель. — Храм спаса на картошке, — негромко сказал пешеход».
Согласный с Борисом Агеевым Андрей Кураев пробует и эту печальную подробность считать свидетельством активного сопротивления москвичей «сатане и безбожной власти»: «Но и в той Москве были же люди, которые хранили бумажные иконки и венчальные свечи».
Нет, не хранили — судя по тому, что с великой точностью показывает Булгаков. Перед нами «коммунальная» кухня «коммунальной» квартиры. Где-то в комнатах (в каждой комнате — семья) живут или пытаются жить люди. Но так называемые «удобства», жалкие пространства «общего пользования» страшны. Это — не человеческое жилье.
Прихожая? «В громадной, до крайности запущенной передней, слабо освещенной малюсенькой угольной лампочкой под высоким, черным от грязи потолком, на стене висел велосипед без шин, стоял громадный ларь, обитый железом…»
Ванная? «На Ивана пахнуло влажным теплом, и, при свете углей, тлеющих в колонке, он разглядел большие корыта, висящие на стене, и ванну, всю в черных страшных пятнах от сбитой эмали…»
Ни к чему картинный дьявольский ад. Ад здесь, на земле: даже ванная комната, в которой моется гражданка, предстает в адском освещении.
Кошмарная кухня в том же духе… Десяток зловонных, пахнущих керосином примусов (каждый примус — семья) на плите. Что за плита? Да это заброшенная, когда-то топившаяся дровами и кормившая барскую семью кухонная плита, теперь она площадка для примусов.
Годами не вытираемое окно… В пыли и паутине забытая икона, на которую не только давно не молятся — которую не замечают. Заметили бы — вынесли.
Где хозяева этой иконы? Где те, кто сохранял свои венчальные свечи? Умерли? Уехали? Выселены? Браки давно обходятся без венчанья.