Последняя любовь Скарлетт
Шрифт:
– То есть…
– Я говорю – сегодняшний день я решил целиком и полностью посвятить нашему горностаю…
Передернув плечами, она произнесла:
– Не понимаю…
Ретт, продолжая все так же нежно поглаживать зверька, спросил:
– Чего же тут непонятного?..
Скарлетт откашлялась.
– Ты, взрослый и серьезный человек, вместо того, чтобы заниматься своими делами, свободное время посвящаешь какому-то зверьку…
Но Ретт не дал договорить ей – он нетерпеливо перебил жену:
– Послушай… Ты иногда слишком многое себе позволяешь…
Скарлетт
– То есть?
– Не надо учить меня жить. Мы ведь, кажется, уже говорили как-то с тобой на эту тему…
Прищурившись, Скарлетт бросила косой взгляд на горностая, который, поджав под себя хвост, сидел на коленях мужа.
– На какую?..
– Ну, о том, что человеку надо… Что надо мне, а что – не надо… Будь уверена: я прекрасно разберусь во всем этом и без твоей помощи…
«Ну вот: теперь он вновь начнет разговаривать со мной, как с маленькой девочкой, – раздраженно подумала Скарлетт. – И опять начнет мне втолковывать, что я неправа, что мне надо делать только то, что ему захочется… Что я должна знать свое место. Интересно, что он имеет в виду, когда говорит о каком-то «моем месте»?..»
Было совершенно очевидно: назревал очередной скандал – томительный, изматывающий, неприятный…
Ничего другого не оставалось, как погасить этот назревший неприятный для обоих разговор в самом начале.
Пожав плечами, Скарлетт отложила письмо и, строго посмотрев на Ретта, произнесла:
– Мне кажется, если так пойдет дальше, то мы с тобой будем ругаться изо дня в день…
Тот нехорошо прищурился.
– Дальше – это как?..
Скарлетт промолчала – ей не хотелось ввязываться в очередной бессмысленный спор, а потому, отвернувшись к окну, произнесла:
– Мне так не хотелось бы этого… Мы и так тратим слишком много сил и здоровья на какие-то пустяки…
– А что ты называешь пустяками?..
– Такие вот разговоры…
Ретт нахмурился.
– О, это далеко не пустяки… Ты хочешь навязать мне свое видение мира… Это не пустяки, дорогая далеко не пустяки!
– И тем не менее, такие разговоры ни к чему не приводят… Скажу честно: мне все это начинает слишком надоедать…
– Такие беседы?..
Скарлетт кивнула.
– Вот именно…
Ретт покачал головой.
– Мне тоже… Тогда скажи сразу – о чем с тобой можно говорить, а о чем – нет. А еще лучше, дорогая, – в его голосе послышалась ни чем не прикрытая ирония, – еще лучше, если бы ты написала мне такую маленькую-маленькую бумажку, своего рода шпаргалку, которую бы вручала мне каждое утро за завтраком, где и регламентировала бы все темы для бесед… Только…
Резко обернувшись к собеседнику, миссис Батлер поинтересовалась:
– Что – только?..
Мистер Батлер изобразил на своем лице сочувствие к самому себе.
– Только, боюсь, что бумажка эта была бы не такая уже и маленькая…
Тон Ретта был очень резкий и раздраженный – настолько, что Скарлетт после этих обидных для себя слов начала медленно закипать.
– Послушай, Ретт, что ты от меня хочешь?.. Ответь же мне наконец?..
Ретт тяжело вздохнул.
– Я?..
– Да,
– Я от тебя ничего не хочу… – начал было Ретт, но Скарлетт перебила его словами:
– Тогда оставь меня в покое…
На этот раз свою жену перебил мистер Батлер – почти грубо:
– Ты не дала мне закончить мысль. Так вот, Скарлетт, я от тебя больше ничего не хочу… Понимаешь – ни-че-го!.. – произнес он по слогам. – Кроме одного: чтобы ты не вмешивалась в мою жизнь, чтобы ты не регламентировала меня, чтобы ты, наконец, не говорила мне всякий раз, не напоминала, чего я должен делать, а чего – нет.
Скарлетт обиженно заметила:
– Я никогда не делаю этого… В отличие от тебя, дорогой…
В последнем слове миссис Батлер послышалась какая-то скрытая горечь.
– Тогда почему же ты начинаешь доказывать мне, что сегодня я должен идти в свою контору вместо того, чтобы быть дома?..
Скарлетт вновь покосилась на зверька – тот, немного осмелев, обнюхивал газету, которая лежала на кушетке; видимо, обоняние горностая привлек запах свежей типографской краски.
Ретт продолжал – он тоже заводился; правда, в отличие от Скарлетт, реплики которой звучали как-то прямолинейно-агрессивно, тон мистера Батлера был язвительный, иногда даже – подчеркнуто-вежливый, со скрытой издевкой человека, который прекрасно ощущает свое превосходство – настолько прекрасно, что даже не считает возможным объяснить его…
Эти интонации Ретта не всегда вязались со смыслом произносимого.
– Ты… Ты со своими привычками, с этим глупым зверьком… Ты просто маленький буржуа!.. – воскликнула Скарлетт. – Ты становишься мне смешон, Ретт!.. Вспомни – ты ведь сам всю жизнь смеялся над такими людьми, а теперь превращаешься… – Скарлетт запнулась; с ее уст уже было готово слететь обидное для собеседника слово, но в самый последний момент она сдержала себя и сказала: – В такого же…
Ретт скривился.
– Ну и пусть!.. Да, я знаю, ты хочешь сказать, что я становлюсь или же уже стал ограниченным обывателем, что мне ничего больше не надо, кроме моих картин, моих старинных часов, моего кожаного кресла перед камином, моих привычных домашних тапочек… Его вот, – добавил Ретт, бросив быстрый взгляд на горностая, – да, я не скрою: мне нравится такая жизнь!.. Ты можешь смеяться, можешь иронизировать, сколько тебе будет угодно, но я буду жить такой жизнью, которой хочу… И никто мне не указка!..
Скарлетт с трудом сдерживала себя, чтобы не взорваться окончательно и не наговорить Ретту вещей, от которых тот, вскочив, выбежит из комнаты, хлопнув дверью… Такое уже не раз случалось, и Скарлетт очень не хотелось накалять обстановку до предела.
– Я не собираюсь учить тебя, Ретт, – сказала она, стараясь не срываться в крик, – я только хочу сказать, что ты очень изменился… Тебя больше ничего не интересует… Даже я, – она обидчиво сложила губы. – И я все время задаю себе один и тот же вопрос: ты ли это?.. Неужели это – тот самый Ретт Батлер, которого я так любила?.. Неужели я… ошибалась в тебе?..